Лев Рубинштейн - Словарный запас

Однажды, видимо из воспитательных целей, мама позвала меня на кухню, где находилась также и Елена Илларионовна. Обе были очень торжественны и официальны.

Мама сказала: «Если тебе так нравится бывать у Елены Илларионовны, то мы решили, что ты будешь жить у нее. Все время. Всегда. А я буду тебя иногда навещать». Соседка с важным видом подтвердила их общее решение и прибавила, что она уже приготовила для меня кровать. Эта кровать почему-то особенно подействовала на меня, и я поднял такой рев, который до сих пор звучит в моих ушах. «Нет! Нет! Нет! — орал я. — Я хочу жить дома! Никуда я не пойду! Не надо!» Мама пожалела меня и сказала, что они пошутили, но я, оглушенный катастрофической перспективой, горестно всхлипывал еще часа полтора.

А любовь ходить по гостям все же осталась. Причем до сих пор.

Это я к чему? А это все к вопросу о патриотизме и антипатриотизме.

У всех людей разные организмы, разная биохимия. Например, алкоголь для кого-то пагубен и разрушителен даже в малых дозах. Для кого-то — не очень. Свой многолетний опыт жизни при советской власти я считаю чрезвычайно важным и полезным. Я, надеюсь, получил надежную прививку от тоталитаризма, каковой был представлен в те годы, как пишут в ценниках вокзальных буфетов, в ассортименте. Как человек языка, я не могу и никогда не смогу всерьез не то чтобы произнести, но даже и слышать такие слова, как «патриотизм» или «великая родина». Эти слова заражены на многие десятилетия, как окрестности Чернобыля. У кого-то я прочитал, что, когда власть собирается убивать, страну она начинает называть «отечеством». Золотые, по-моему, слова.

А кто-то в те же годы отравился навсегда. А что говорить о тех, кто помоложе? Многие из них и вовсе лишены всяческого иммунитета.

Я не привык отвечать на вопросы из разряда «Како веруеши?». Я убежден, что это дело интимное. Как и любовь. В том числе и любовь к своей стране, к своему дому. Я убежден, что публичные рассуждения на эти темы нарушают общественные приличия. Но если бы я вдруг ощутил необходимость высказаться на эту тему, то я бы сказал, что на порядок чаще, чем о какой-либо другой стране, я думаю о России. Это любовь или нет? Решайте сами. Во всяком случае, я здесь живу. А мог бы жить и не здесь. Это ответ? Если нет, то говорить больше не о чем.

Нравится ли мне Европа или Америка больше, чем Россия? Пожалуй, да. И это именно потому, что там я в гостях. Человек с нормальной реакцией замечает и запоминает в гостях все самое хорошее. А человек с ненормальной реакцией подобен лирическому герою известного стишка «Подайте шляпу и пальто. Е…л я ваши именины. Хозяйка — блядь, пирог — говно. Котлеты явно из конины».

Получилось так, что однажды — в середине 90-х — я целый год прожил в Германии. И мне там было очень хорошо. А особенно хорошо мне было от осознания того, что время пройдет и я вернусь в Москву — холодную, слякотную, пыльную, родную.

А здесь я дома. Тут другое. Тут я сразу же замечаю перегоревшую лампочку, пыль на подоконнике, паутину в углу, сломанный шпингалет и отклеивающиеся обои. Восхвалять, причем публично, свой собственный дом — глупо до невозможности. А воспринимать покосившийся сарай и поваленный забор как признаки самобытности и объекты национальной гордости еще глупее.

А профессиональные патриоты — это не хозяева своего дома. Это жильцы, постояльцы, подсознательно боящиеся, что их в любой момент могут погнать из дома поганой метлой. Им необходимо каждую секунду доказывать свою любовь к родимой и великой жилплощади, а также свою преданность ответственному квартиросъемщику, домоуправу и участковому милиционеру.

Один из таких вот как-то упрекнул меня в том, что я «обсираю родину». Нет, дорогой мой, отвечу я ему, это вы обсираете мою страну, а я лишь наделен достаточными зрением и обонянием, чтобы это замечать. Буду замечать и впредь, ибо к засранности привыкать не намерен. Вам кажется, что вы здесь у себя дома, а потому «право имеете». А я вот убежден, что я здесь у себя дома, и никто никогда этой моей убежденности не поколеблет. Уж извините.

Сны разума порождают известно что.

Искусство и литература порождают стили, сюжеты и метафоры, обнаруживающие способность с разной степенью причудливости реализовываться в реальной жизни — приватной, общественной, политической — какой угодно. В российской традиции, где искусство и в особенности литература всегда воспринимались образованными людьми как нечто заведомо более достоверное и реальное, чем сама реальность, эта тенденция всегда проявлялась особенно сильно и наглядно.