Леонид Филиппов - От звёзд — к терновому венку

Столь же мало внимания уделено аналитиками перемене, которая совершилась с описываемым миром Полудня от первого его явления, в «Возвращении», — к явлениям прощальным: в «Жуке» и «Волнах». А ведь Полдень стал едва ли не на порядок сложнее! Прежде всего — за счет разнообразия населяющих его людей. На эту тему можно говорить много и серьезно, однако для иллюстрации вполне достаточно одного яркого примера: Лев Абалкин.

Этот литературный образ уникален. И не потому вовсе, что он кроманьонец и Прогрессор. Но именно по цельности характера, не похожего ни на какой другой в истории литературы — с детства и до самой смерти. Это и в самом деле один из тех примеров, когда герой способен выжить, будучи перенесенным из мира описанного — в реальный. «Лев Абалкин был мальчик замкнутый. С самого раннего детства. Это была первая его черта, которая бросалась в глаза. Впрочем, замкнутость эта не была следствием чувства неполноценности, ощущения собственной ущербности или неуверенности в себе. Это была скорее замкнутость всегда занятого человека. Как будто он не хотел тратить время на окружающих, как будто он был постоянно и глубоко занят своим собственным миром. Грубо говоря, этот мир, казалось, состоял из него самого и всего живого вокруг — за исключением людей. Это не такое уж редкое явление среди ребятишек…» (Отметим тонкое и точное понимание психологии одаренного ребенка.) И это описание — лишь один из штрихов, которые в итоге собираются в живой, осязаемый образ человека. При всей немногочисленности таких штрихов. А эта детская любовь в XXII веке! Никто в школе и не замечал… Как это? В Полуденной школе, в интернате?.. А когда узнали обо всем, то, конечно же, ужаснулись, идиоты. Проклятые разумные кретины… И все это — в мире Полудня. Не слишком похоже на обычную «детскую» историю, не правда ли?.. Так что многое здесь — куда сложнее, чем кажется на поверхностный взгляд. Вот и приходится — думать и перечитывать.

Привычнее искать в книгах социологические, политические, детектив— ные проблемы. Разбираться в том, как «на самом деле» развивалось дело Абалкина. Устраивать в пространстве книги «самую увлекательную из охот — охоту на человека…». О темпора, о морес! Ведь и Абалкин, и Каммерер, и Сикорски, и Глумова — прежде всего литературные образы… Поэтому давайте будем видеть в книге — КНИГУ. И пусть уж многое в сюжете ее как было невыясненным, так и останется таковым во веки веков, аминь. Зато кто-то, может быть, читая, зарыдает. Пусть даже от умиления. Это не стыдно, честное слово. Куда хуже, разглядывая жука в расположенном под деревом муравейнике, так и не увидеть, что за этим деревом — Лес…

— Неужели трудно было что-нибудь придумать, кроме этого вашего испорченного ребенка?

— Трудно, — признался Горбовский.

Говорить что-то поясняющее об ЭТОЙ книге представляется неприличным. Ее недостаточно прочесть некое заданное число раз: один, два или, скажем, дюжину. ЭТУ книгу следует читать с такой регулярностью, чтобы действие ее было постоянным. Как почувствуешь, что стало ослабевать в памяти, — садись и перечитывай. А уж всякого, кто полагает себя родителем или педагогом, следовало бы в обязательном порядке экзаменовать на понимание сказанного в ней — как в обязательном порядке делают учителям прививки от дифтерии. Не сдал — теряешь право называться учителем, воспитателем и — особенно — родителем. Так… опекун, разве что.

И нет в сказанном даже доли шутки.

Возможен, правда, облегченный вариант запоминания. Дело в том, что по насыщенности афоризмами «Гадкие лебеди» — бесспорный лидер в творчестве Стругацких. Язык АБС часто афористичен, порой это очевидно, чаще — замаскировано. Но здесь — нечто особенное, и по «густоте», и по силе. Попытайтесь выписать из «ГЛ» все афоризмы, и вы увидите: ЭТОТ учебник в каком-то смысле поддается конспектированию…

Боже, спаси взрослых, Боже, спаси их родителей, просвети их и сделай умнее, сейчас самое время…

Видите ли, какая странная история, «Хромая судьба» на самом деле не очень-то книга. Во всяком случае — не одна книга, и даже не две. Дело в том, что в начале восьмидесятых Стругацкие написали о своем коллеге Сорокине роман. И осталась в романе эдакая незаполненная вакансия, Синяя Папка…