Леонид Филиппов - От звёзд — к терновому венку

Школа социума в этом мире пройдена. А вот в плане ЛИЧНОМ надо бы кое-что крепко подучить. Показать герою, что он САМ собой представляет. Теория теорией, однако и абсолютную власть хоть на миг пощупать стоит. Вот она — говори, тебя слышат ВСЕ. И одновременно никто. Ибо говорить хочется прежде всего перед Ним. А его-то, похоже, и нету. («…Андрей с мимолетной досадой подумал, что это, черт возьми, непорядочно, что уж кто-кто, а он-то должен был бы иметь возможность видеть, кто там — на том конце стола. Видеть его было гораздо более важно, чем этих…») Сплошные уроки тщетности. Авторы упорно не оставляют рядом с Ворониным никого. Кроме Кацмана…

Правда, на какой-то момент на том конце стола появился-таки Он… Нет-нет, не напугавший Андрея призраком Кацмана еврей, едва ли не сам Иешуа… Андрей ведь только еще начинает понимать , чувствительность его низка. Да и не готов он пока к ЭТОМУ: принять как данность, что, кроме самого Андрея Воронина, здесь, в Городе, никаких серьезных оппонентов у него нет и не будет. А Кацман — что ж, Кацман есть и в Ленинграде, вот подрастет только…

Итак, можно начинать новый виток спирали. С нуля, с пустого места. Ни цели, ни веры, ни знания. Один ум. Но — УМ же! А в Городе… — что ж, пора и честь знать, зажился… «— Ты мне только стреляться не вздумай! — сказал Изя. — Знаю я тебя… комсомольца… орленка». Изе-то что, ему хорошо говорить. Он знает, что умереть ЗДЕСЬ — это всего лишь вернуться ТУДА, потому и старается задержаться подольше, узнать и понять все, что только можно узнать и понять: «Я подыхать не собираюсь. У меня здесь еще куча дел». Это знание и придает ему сил — ведь только он, Изя, выдерживает все и до конца. Да, с помощью Андрея, упрощенность и невеликое воображение которого спасают его от ужаса местного бытия. И все же выдерживает именно Изя и, когда надо, держит не только себя, но и Андрея. «— Трупов он не видал… — ворчал он. — Мира этого он не видал… Баба».

И когда Андрей объединяется наконец со своим спрятанным в подсознании (до поры) двойником, когда он складывает воедино понимание и память — вот тогда он и становится НОВЫМ Андреем Ворониным. Осталось всего несколько штрихов: немного рая с гуриями и немного ада — дабы довести клиента еще и до равнодушия к смерти тоже. А нового Андрея, пожалуй, стоит учить и дальше. В Высшей школе. Это, впрочем, до такой степени ДРУГАЯ история, что искать ее у АБС было бы наивно.

И все же разрыв непрерывности настал не только в жизни Андрея Воронина, но и в жизни — а стало быть, и в творчестве — Аркадия и Бориса Стругацких. Разрыв даже той цепочки, которая вела их от НФ — к Учительству, а от него и далее — к «литературе вообще». Это не значит, что в дальнейшем не будет книг, продолжающих эту цепь. Будут. Но родилось и нечто качественно новое. Не столько новый жанр, сколько уход от жанра вообще.

Изя Кацман к концу книги, кроме функций учителя и спутника главного героя, берет на себя и еще одну, вполне независимую функцию — символа. Путник, строящий свои маленькие храмчики на пути к «нулевой точке» и закладывающий в них «Путеводитель по бредовому миру», — образ знающего и не могущего молчать. Образ Учителя на все времена. Подобно Изе, завершающему свой путь по первому кругу Эксперимента, и АБС оставили на всем своем непростом пути от «комсомольца-орленка» к философу-одиночке башенки с путеводителями. Для тех, кто дойдет . Наука сокращает…

Изя же воплощает, а в самом конце — и прямо формулирует авторское видение истинного Героя. Улисс. Идущий вечно. «Уверяю тебя, дружок, что Улисс не рвался в герои. Он просто БЫЛ героем — натура у него была такая, не мог он иначе. Ты вот не можешь говно есть — тошнит, а ему тошно было сидеть царьком в занюханной своей Итаке. Я ведь вижу, ты меня жалеешь — маньяк, мол, психованный… Вижу, вижу. А тебе жалеть меня не надо. Тебе завидовать мне надо».

ИМЯ произнесено. Истинный человек — вечно идущий и вечно ищущий, тот самый «человек совсем», определения которого требовал Малыш. Не герой-удалец, как в «Багровых тучах», и даже не «всего лишь» Учитель — как Жилин или Тенин. Нет. Мало! Ближе всех — Горбовский. Пожилой Горбовский. Жить без движения он не умеет, и все же конкретная цель — ничто. Что дальше, что в финале — все мы знаем… И ладно. Новое. Важнее всего — это.

И все-таки ведущая домой дорога оказалась слишком длинной…

Жалеть — не надо. Надо завидовать!