Глен Кук - Ловцы звёзд

В этом неистовом, суматошном, стремительном веке, когда верность и друзья, корни и преданность выбрасываются легче конфетных фантиков, герои и легенды, архетипические фигуры и ценности стали одноразовыми, сверкающими и эфемерными, как бабочки Старой Земли. Бывает, что в глубоких дебрях науки ученый заметит блеск самородка и вырвет у Природы тайну, потрясающую Вселенную. Бывает, храбрый флотский офицер дерзким ударом решит судьбу человечества. Любой из них станет героем, легендой быстролетного часа. И в следующий час смешается с пылью Шумера и Аккада. Кто вспомнит их в день седьмой?

Кто помнит рейд Юппа фон Драхова к Адским Звездам? Назовите его имя. И увидите обращенные в вашу сторону пустые глаза. Или кто-то скажет нечто вроде: «Он же такой старый» – в том смысле, что его давно уже нет. История небрежно смела фон Драхова в свой ящик с игрушками к Цезарям, Гитлерам и Бонапартам. Прошла половина стандартного года Конфедерации, и люди дня сегодняшнего забыли его, а люди дня вчерашнего – архаисты – еще лет сто вспоминать не будут.

Но бен-Раби знал, что Юппу, к счастью, не нужно поклонение толпы.

Люди дня сегодняшнего, жители планет, летящие на бешено мчащейся ракете социальных и технологических перемен, ценности жизни приобретали готовыми и в пластиковой упаковке – чтобы легче было по использовании выбросить. Бен-Раби это не устраивало. При такой жизни не получается ни к чему долго приспосабливаться, чтобы сточились острые края и предмет стал удобным, как старая кровать после многих лет в доме.

Обо всем этом он думал, идя с инструментальным ящиком в руке к воротам космопорта Блейк-сити на Карсоне. Имя, которое он теперь носил, было ему на размер тесновато, но вполне могло стать бременем потяжелее креста, что нес христианский Бог.

Ох, как ему все это не понравится. Он всю жизнь терпеть не мог труб и слесарной работы.

Одет он был в предписываемую союзом форму Техника Систем Транспортировки Жидкостей. Она состояла из грубого тускло-серого комбинезона с аппликацией в виде желтых и зеленых труб. На рукавах, там, где сотрудники Службы носят шевроны, красовались три красные нашивки. Они означали, что союз присвоил ему звание мастера.

Он и в самом деле проходил обучение, хотя усвоенные знания лежали почти забытые среди сотен других экзотических умений. Казалось, что дни этого обучения остались в другом веке. В свои тридцать с лишним он ощущал на себе груз опыта тысячелетий. Знания и опыт сотен жизней, впрыснутых в его череп. И процесс образования не кончался никогда.

Бюро заменяло ему мать, отца и жену. И требовало, чтобы он был всегда готов ко всему – на всякий случай.

Бюро – это была семья без любви. И всегда оставляло у него неудовлетворенность, которая грозила перейти в ненависть. Уж чего они с ним только не делали…

И никогда не оправдывались. Никогда ничего не объясняли.

Но последнее время он вообще был всем недоволен. Образ пистолета стал беспощаден. У него будто открылся в душе кричащий разъем неудовлетворенной потребности, к которому не подходила ни одна вилка.

И всегда была боль. Чертовски сильная боль.

В своем теле он носил вторую нервную систему. Это они имплантировали ему полную инстелную связь с питанием от биотоков. И небольшая, исчезающая боль клубилась вокруг узелка за ухом.

Это был самый большой элемент этой связи.

И другой боли тоже было достаточно. Старая язва желудка. Мизинец, ушибленный во время игры в гандбол. Намек на головную боль – спутник почти всей его жизни. Каждый медленный шаг загонял шипы в кости ног. Их удлинили недавно на шесть сантиметров, и в спешке. Кости в руках вели себя не лучше. Чесалась кожа на животе, откуда срезали двадцать лишних фунтов.

Чесались еще пальцы рук, ног и веки. Узоры на пальцах и рисунок сетчатки тоже заменяли наспех.

Карсон. Самая отсталая планета из всех, что ему в жизни попадались.

Чертова эта язва. Проснулась от быстрой переброски на Карсон. С самого начала вся работа делалась наспех.

Ну, в общем, все они здесь. Когда же у него в последний раз было время перевести дыхание, передохнуть, повозиться с коллекциями или просто послоняться без дела по собственному, без совладельцев, дому на тихой планете правительственных отставников под названием Приют? Или отделывать свой литературный опус – «Все, кто был в Иерусалиме до меня»?