Глен Кук - Десять Поверженных

Одноглазый говорит, что чудес и предзнаменований было достаточно. В том, что мы их не поняли, нам остаётся обвинять только самих себя. Изъян Одноглазого ещё больше усугубляет его собственную удивительную непредусмотрительность.

Молния, возникшая в безоблачном небе, вонзилась в Некрополитанский холм. Стрела ударила в бронзовую доску на склепе нечисти, уничтожив половину надписи. Дождём посыпались камни. Статуи начали истекать кровью. Священники нескольких храмов говорили о жертвах, которых нашли без сердца и печени. Одна из них сумела сбежать с уже вскрытыми внутренностями, и её так и не поймали. В Вилочных Казармах, где были расквартированы Городские Отряды, появлялся Дьявол. В течение девяти дней десять чёрных грифов кружили над Бастионом. Затем один из них изгнал орла, который жил на вершине Бумажной Башни.

Астрологи отказывались читать звёзды, опасаясь за свою жизнь. Один безумный предсказатель бродил по улицам, возвещая надвигающийся конец света. Бастион покинул не только орёл, но и плющ на крепостных валах засох, дав дорогу ползучим растениям, которые казались не совсем чёрными только при самом ярком солнечном свете.

Но такое происходит каждый год. Глупцы потом во всём видят предзнаменования.

Мы были обязаны подготовиться лучше. Ведь у нас имелись четыре довольно образованных колдуна, что бы стоять на страже против разрушительного завтра, а не какие-то фальсификации типа предсказаний по овечьим кишкам.

Но лучшие предсказатели всё же те, которые опираются на знамения прошлого. Они создают удивительные летописи.

Берилл вечно лихорадит, и он готов сорваться в пучину хаоса. Королева Городов-Драгоценностей была увядающей безумной старухой, от которой исходила вонь дегенерации и морального разложения. А на ночных улицах города можно было встретить всё, что угодно.

Все ставни у меня были распахнуты, и я молился о слабом дуновении ветерка, который выдул бы из гавани запах гниющей рыбы и всего остального. Но дыхание ветра было таким слабым, что едва могло колыхнуть паутину. Я вытер пот с лица и поморщился, увидев первого пациента.

— Опять крабы, Кучерявый?

Он слегка осклабился. Лицо у него было совсем бледное.

— Желудок, Каркун.

Башка у него была как полированное страусиное яйцо. Поэтому его так и прозвали: Кучерявый. Я посмотрел на расписание и график дежурств. Как будто ничего такого, что бы он хотел задвинуть.

— Мне плохо, Каркун, серьёзно.

— Хм, — я принял свой профессиональный вид, уверенный в причине недомогания. Кожа у него была влажная и холодная, несмотря на жару. — Ел что-нибудь не со склада продовольствия, Кучерявый?

Муха опустилась ему на голову с важным видом завоевателя. Он не заметил.

— Ну да, три или четыре раза.

— Хм, — я приготовил ему гадкое, молочного вида варево. — Пей. До конца.

После первого глотка лицо его перекосилось.

— Слушай, Каркун, я…

Во мне самом один только запах этого средства будил отвращение.

— Пей, дружище, пей. Двое умерло, пока у меня вышла нужная смесь. Потом Убогий выпил и остался жив.

Всё было сказано. Он выпил.

— Ты хочешь сказать, что это был яд? Эти чёртовы Голубые подсунули мне что-то?

— Спокойно. Ты будешь в порядке.

Мне пришлось вскрывать трупы Косого и Дикого Брюса, чтобы узнать правду. Это был очень хитрый яд.

— Забирайся вон на ту койку, там тебя будет обдувать ветерок, если этот сукин сын когда-нибудь подует. Лежи тихо. Дай средству подействовать, — я уложил Кучерявого. — Расскажи мне, что ты там ел.

Я взял ручку и таблицу, прикреплённую к дощечке. То же самое я проделывал с Диким Брюсом перед тем, как он умер. У меня также был рассказ сержанта из взвода Косого о том, что и когда он делал. Я был уверен, что яд идёт из какого-нибудь ближнего погребка, которые часто посещает гарнизон Бастиона. Кучерявый вытащил пару игральных костей.

— Ну и ублюдки. Но кто? — он почти был готов вскочить.

— Отдыхай. Я схожу к Капитану, — я похлопал его по плечу и заглянул в соседнюю комнату. На сегодняшнее утро кроме Кучерявого никого не было.