Сергей Максимов - Сибирь и каторга. Часть первая

Древность искусственных языков. — Разговор знаками (ручкой, звуковой, ударный). — Разговор стуком (немецкий гакезен). — Поляки и Шпаун. — Телеграфисты. — Разговор стуком декабристов. — Улучшения, произведенные в этой системе братьями Бестужевыми. — Обожженная палочка из веника. — Тюремный словарь. — Бедность его. — Искусственные слова в тюрьмах. — Древность их происхождения у нас. — Ясак. — Разбойничий язык на Волге. — Следы и остатки его в сказаниях вора Ваньки Каина. — Отверницкая речь. — Сравнение пяти деланых языков. — Офенский язык (словарь разносчиков-ходебщиков). — Образцы слов и речи. — Музыка или байковый язык карманников. — Образцы слов и речи. — Образцы языка шерстобитов и коновалов. — Счет. — Язык кантюжный. — Язык по херам и тарабарская азбука. — Язык кубраков и проч.

Во все времена и у всех европейских народов глубокие тайны, на которых основывается вся суть преступных замыслов и преимущественно мошенничества, всегда прикрывались многочисленными и разнообразными способами изъяснений. Начало мошеннического языка уходит в древнейшие времена, когда следы его являются в неясном виде; но с течением времени язык этот, подобно мутному отстою, испытывая постоянное брожение, обогащался и совершенствовался. Немецкий мошеннический язык представляет собою даже такое явление, которое замечательно не только в лингвистическом, но и в культурно-историческом смысле, — явление, на которое и там до сих пор мало обращалось внимания. Одна из таких попыток показала даже крайнюю необходимость изучения по этому поводу так называемого еврейско-немецкого и других старых и новых языков. С таким приемом автору удалось доказать сильную степень участия (в искусственном языке мошенников), заявленного этим гонимым племенем, потерявшим родину и полузабывшим свой родной язык. На исковерканном и спутанном со многими другими языке этом мошенническим приемам удалось значительно поработать и ловко укрываться в течение многих лет даже и до сего дня.

На этот раз, как и всегда, язык представляет собою лишь высшую степень развития приемов и знаний, подлежащих ведению и руководству, известную степень роскоши, но не отрицает существования более древнейших приемов, как, например, объяснений посредством знаков в помощь себе и на выручку там, где разговор невозможен. Знаки эти до такой уже степени разнообразны, что исчислять все способы подобного разговора не представляется никакой возможности. Для товарищей мошеннической шайки понятно каждое движение глаз, рта, положение ног, каждое движение пальца. Взявшись рукою за шею, приложив руку ко рту, к уху, к щеке, мошенник уже разговаривает с товарищем, и тот его понимает. Посаженные далеко друг от друга, но, по случайности, на виду в противоположных окнах, уличены в разговоре руками по азбуке, придуманной для глухонемых, но с тою разницею, что мошенниками усвоена одноручная, так как азбукою на двух руках (употребляемою глухонемыми при оживленном разговоре) в тюрьмах и на допросах говорить нельзя. На допросах, даже в присутствии третьего лица, рукою передавали обвиняемые друг другу такие тайны и так ловко, при закрытом рте, что не могло быть и тени подозрения. Доведенный до сознания, разбойник, назвавший соучастника, на очной с ним ставке оставался нем, не смея повторить своего доказания только потому, что товарищ запретил ему то тяжелым вздохом, ускользнувшим от следователей при самом внимательном наблюдении. У вора каждый свист, крик, подражание звукам различных животных, особенно ночью в поле или в лесу (филину, перепелу, собаке, курице и т. п.), отхаркиванье, откашливание, всякий возможный звук приобретает смысл и значение и тем вернее уберегает тайны, чем он кажется более непроизвольным и естественным. В цивилизованных странах мошенники разговаривают друг с другом, намечая условные знаки мелом, углем, разноцветными карандашами на стенах, на песке и пр. В настоящее время в Европе, с развитием различных тюремных систем с одиночным заточением (оборнской) и с обязательствами молчания (пенсильванской), разнообразие тюремных языков сделалось еще богаче, и приемы в настоящее время стали даже получать систематическую организацию. Предположение, высказанное сто лет тому назад в Германии немцами, что у всех мошенников следует разорвать барабанную перепонку в ухе, в настоящее время владеет тою силою значения, что разговор, рассчитывающий на слух, получил наибольшее развитие и сосредоточил на себе преимущественное внимание заключенных в последнее время. В этом случае для обогащения звукового языка посредством постукиванья пущены в ход всевозможные тонкости; равномерность звука при скорых или продолжительных ударах или же очередь тихих и громких, удары, производимые согнутыми пальцами или мясистою частью ладони и кулака; удары сапогом, башмаками, ногою, обутою в чулок, ковшом, ложкою, щеткою, щепкою и т. д. в бесконечность. Способ этот удобен тем, что может подчиняться целой системе азбуки, во всем разнообразии. [104]Ключей для понимания существует довольно много, и они ведут свое происхождение от мошенников, но обыкновенно в европейских тюрьмах нападали только на остатки и следы, но никогда на целую систему. В королевской тюрьме в Берлине два поляка разговаривали между собою стуком, сидя в разных номерах и этажах, так, что играли даже в шахматы. Самые старательные исследования показали, что иных способов у них не было и даже номера не находились один над другим, а помещены были в противоположном направлении, наискось. Кроме этого примера, немцы указывают еще на некоего Шпауна, который был заключен в 1826 году в тюрьму в Куфтейве и пробыл в ней десять лет. В последние годы он получил в соседи товарища, отделенного от него толстою стеною. У Шпауна зародилась счастливая мысль разговориться с ним постукиваньем, и он создал язык, который был чрезвычайно остроумен. Всего более — само собою разумеется — затрудняло его сообщение ключа лицу, которое, может быть, не умело понимать по-немецки. Шпаун начал с того, что простучал в стену 24 раза, и продолжал маневр до тех пор, пока не заставил незнакомца понять, что в этих 24 разах подразумеваются буквы, выражающиеся стуком. В немного недель они успели в быстрой и свободной беседе рассказать друг другу свою жизнь. Соседом оказался г. М., впоследствии сделавшийся государственным статс-секретарем и герцогом Б., и был довольно известен. На свободе он не забыл соузника, выхлопотал ему свободу и назначил пожизненный пенсион. "C'est Spaun ou le diable!" — вскричал министр спустя 10 лет, когда его посетил Шпаун в Мюнхене. К сожалению, Шпаун, несмотря на все хлопоты, ключа своего не поведал.