Виталий Коротич - Не бывает прошедшего времени

- Ты прав, - согласился Отто, - никакого насилия. Мы заняты общим делом, и никто ни на кого не давит, а тем более не насилует. Мы сознательно заняты общим делом.

- Но я не смогу уговорить Владимира на интервью. Если ты имел в виду это общее дело, оно твое! - И Виктор вновь погрозил немцу длинным указательным пальцем, торчавшим из кулака, как бледный росток из весенней картофелины.

- Но это, прости, твой бывший земляк. Ты же уехал из его страны, даже из его двора, и естественно, что как эмигрант...

Вдруг Отто ощутил, как быстро трезвеет Виктор, - взгляд прояснялся, а слова становились взвешенными и четкими.

- Эмигранты - это когда уезжают, - сказал Виктор. - Иммигранты, это когда приезжают. То и другое возможно лишь относительно страны, которую теряют, и относительно страны, которую обретают. Если человек и раньше жил, не ведая, где его родина, а теперь странствует, не зная, где прислониться, то никакой он не беженец, никакой не эмигрант, а просто несчастное существо, перекати-поле. Скажи мне, кто я такой? Меня воспитывали в почтении к вещам, а не городам. Когда-то мамочка перетащила от соседей к нам фортепьяно и говорила всем, что я буду пианистом, будто бы это мое новое гражданство - пианист! В том-то и дело, что ты немец, баварец, Владимир - советский украинец, а я никто, гражданин мира, тучка небесная... Ты поговори со своим приятелем Иваном Спиридоновичем, кто он? Он же не русский, он профессиональный страдалец, который на самом деле хочет выяснить, где пироги выдают даром. Он слыхал, что в Париже классиками становятся, что здесь хорошо пишется, он, возможно, и Хемингуэя читал, но не усек, что тот преимущественно голодал в Париже.

- Не так просто, Виктор, не так просто. Можно быть киевлянином, мюнхенцем, лионцем где угодно. Мы уже взрослые люди и можем уносить родину на подошвах.

- Неправда, - сказал Виктор вполне трезво. - Не бывает родины на подошвах.

- Напал ты на Ивана Спиридоновича, - продолжал Отто, - а он русский! Тебе захотелось уважать бывших землячков, ты не хочешь, чтобы они походили на карикатуры в советской прессе. Но прости, вы же великий народ, многочисленное племя, вы даже не замечаете иногда, что вас то больше, то меньше. И такой вот Иван Спиридонович...

- О нем я к слову, - Виктор взглянул совсем трезвым взглядом. - Он шут и ничтожное существо. Но я хочу, чтобы отчизна помнила всех...

- Что это понесло тебя? - перебил Отто и оглянулся. - Ты что, уже виделся с ним? Не дай бог, и твой советский приятель виделся?

- Не виделся, не виделся. - Виктор снова помутнел взглядом, будто выпил еще. - А мой, как ты изволил выразиться, советский приятель, кажется, и слыхом не слыхивал про здешнего-нездешнего писателя, обитающего в "Макс Резиданс". Иван Спиридонович добыл где-то маленьких, только что вылупившихся цыплят, покрасил их, будто на рождество, и кормит крошками у себя в комнате.

- Там и для цыплят еще место есть? - удивился Отто. - Сходи к нему.

- Сам сходи! - Виктор взмахнул рукой и приложил ухо к столу, как герой сказки, выслушивающий немыслимые тайны.

Отто хотел высказать нечто о непостижимой русской душе, о том, что в восемнадцатом столетии немцы из Пруссии, Австрии, Швейцарии мчались, переселяясь навсегда, осваивать новые земли России. Это были работящие немцы, и нации долго еще недоставало их, долго еще шли разговоры о том, как же русские умудрились так... А теперь они гениально расшвыривают по миру своих иванов спиридоновичей, которые им самим ни к чему, - плохая ли тема для радиопередачи?

Во взгляде Виктора, обращенном ко входной двери "Макс Резиданс", залитому солнцем двору, была такая тоска, что Отто решил прекратить разговоры и вышел, хорошо помня, что и у него самого были ситуации, когда хотелось остаться наедине с собой.

Солнце, отраженное в окнах напротив, вдруг вспыхнуло перед ним ярко, как взрыв, так что слезы навернулись и пришлось достать из кармана очки с темными стеклами - старые надежные светофильтры.

Очки дисциплинировали Отто. Он любил тяжелые оправы темных цветов. Надевая их, он размышлял о быстротекущем времени, о том, что все на свете очковые оправы, трости, парики созданы немолодыми мужчинами для самоуспокоения и самообмана, что нет в них никакой красоты, а только напоминание о времени. Всю жизнь Отто отличался прекрасным здоровьем и тем более печалился, ощущая, что время уходит, а запасы здоровья, накопленные в молодости, не так уж бесконечны. Хорошо, что в конце войны его пожалели, убрали из действующей армии, готовили для послевоенной деятельности, берегли, даже порекомендовали сблизиться с кем-нибудь из России. Он и познакомился с семейством Виктора. С тех пор запас славянских слов Отто значительно возрос: русским он владел довольно прилично, знал немного по-украински. Отто руководил русской редакцией радиостанции "Немецкая волна", ведшей регулярные передачи на Советский Союз.