Александр Гезалов: Соленое детство

Фраза "все мы родом из детства" и про меня и не про меня. Не было у меня детства, того, что бывает у всех. Сладкого, веселого, беззаботного, с Мамой и Папой. Я знаю лишь того, кто меня создал. Он там, наверху… Так легче. Представить тех, кто меня родил и оставил, трудно, мучительно трудно… За что?

Кажется, что помню себя совсем маленьким, как ни странно, — только что родившимся, понимающим, что меня оставляют в роддоме. Я спрашиваю глазами: как мои дела? Что-то белое, которому неловко смотреть мне в глаза. А "оно" все причитает: "Мама придет, мама придет…"

Эта странная фраза врезалась в меня, как в пароход торпеда. Куда и зачем от меня уходить моей маме? "Белое" уже знает, что мать не придет. Знаю и я. Но "их" так научили говорить "правду", чтобы ребенок не ерзал, не плакал — молчал, как перед расстрелом.

Потом я очень долго не слышал эти четыре буквы, очень долго: М, А, П, А. И нелепо потом звучал вопрос в детских домах: ты любишь свою маму? Какую маму? Чью маму? Покажите мне ее, может, я и дам ответ… К чему эти иллюзии о маме, которой нет рядом? Иллюзии мешают жить… Уже потом, выпуска-ясь из детского дома, ковыряясь в "отпускных документах, я встретил мятые строки корявой записки: "Отказываюсь от сына, потому что не могу…" Жалею, что бросил на ветер этот желтый бумажный листок, как когда-то был брошен сам. Видимо, гены — все бросать… Наверное, я тогда пожалел мать… Но по незнанию я много чего выкинул в жизни. Теперь на руках лишь одна ламинированная справка: жил в детском доме, печать. И ничего более…

Печать на всю жизнь.

Поискав в наших головах насекомых и поставив диагноз — педикулез, меня и сотоварищей отправили в Гусь-Хрустальный — красивый русский старинный город — город подпольного хрусталя.

В каждом новом детском учреждении всех и всегда почему-то интересовала моя фамилия. Меня спрашивали, знаю ли я азербайджанский. Это было нелепо, ведь известно, что я родом из роддома. Я и русского- то толком еще не знал. Но спрашивали, не задумываясь. Порой просто из праздного любопытства. Так заглядывают иногда в аквариум, чтобы спросить, как зовут рыбку. Но я же не рыбка, хотя… Одно время я даже хотел сменить фамилию — на Колокольцева, например…

Наш "сад-огород" находился возле рынка. Мы занимались тем, что стояли около забора и жалобно смотрели на прохожих — уже тогда мы начинали "сиротствовать", зная, что ждать участия нам больше неоткуда. Иногда нам кое-что подавали. Больше всех перепадало мне, видно, "красиво" делал глаза. Прохожие пихали нам в кармашки семечки, конфеты, соленые огурцы… И в дальнейшем "сиротство" часто спасало, помогало выжить. И можно ли винить детей, которым самим приходится искать страну радостного, "сладкого" детства?

Воспитатели, они же "воспы", частенько собирались в беседке, курили "Беломор" и говорили о том о сем. Я, притаившись поблизости, подслушивал, за что мне иногда доставалось. А мне было интересно, о чем говорят взрослые тети, у которых столько личных проблем на работе и дома. Чтобы меня не поймали в очередной раз, я заползал под беседку и, лежа на земле, подложив под голову руки, слушал "кинорадио".

О чем только они не говорили: о зарплате, о кухне, о директоре… И обо всем смачно, грязно, порой с ненавистью. Но больше всего доставалось мужьям. Он такой-сякой, убила бы — говорила одна, а другая вторила: и я бы своего убила. Я не знал, кто такие мужья, мне думалось, это собаки или еще какие-то животные. Особенно помню одну "воспу" в кожаном пальто, всегда с беломориной в черных зубах. Нас она называла товарищами, а воспитательниц — дорогими товарищами… Она не очень-то следила за нами. Бывало, стоит со своей папиросой и смотрит куда-то вдаль. А мы копошимся где ни попадя. Однажды я даже свалился в бассейн с фонтаном, потянувшись за желтым осенним листком.

Наказания у нас были разнообразные. Иногда ставили на колени на пшено или другую крупу. Не раз и мне доводилось, как, впрочем, и всем. В "саду" жили два попугая, у них-то и заимствовали "продукты" для этих целей.

С тех пор попугаев не завожу.

Вечером в "саду" стоял ор. Орали все дети, от мала до велика. Просто на работу вышла "нянечка". Не помню ни ее лица, ни комплекции, ни возраста, ни имени, ничего — все как-то стерлось из памяти. Помню часы "Заря" на металлическом браслете. Зло запоминается плохо, спасибо памяти за это.

"Няня" повадилась ходить ночью в кочегарку к кочегару. А в качестве профилактики нашей бессонницы вместо лекарства для крепкого сна она использовала игровую резиновую лопату. Мы покорно откидывали одеяла, а головы прятали под подушки — шла "дубаска". Лопата была такая жесткая — тогда не делали мягких, жаль… Проведя профилактическую работу, "няня", довольная, уходила на всю ночь. А за окном темень, ветер, деревья скребутся лапами-ветками в окна… Страшно. А позвать некого. Так было всегда — некого было звать и потом. Надеяться только на себя мы приучались в самом младенчестве. Вы скажете — и хорошо. Но тогда зачем вокруг нас столько персонала? И чем они занимаются?..