А Ингер: Голдсмит-эссеист и английская журналистика XVIII века

Жил он в эти годы впроголодь, чувствовал себя очень одиноким; "уроду и бедняку, - писал он, - остается только довольствоваться собственным обществом, каковым свет предоставляет мне наслаждаться безо всяких ограничений" {Из письма к кузену Роберту Брайантону от 26 сентября 1753 г. CL 13.}. Но ни тогда, ни в последующие, самые бедственные годы журнальной поденщины это не ожесточило его, не убило неистощимого и благожелательного интереса к людям. Каким бы отчаянием ни были исполнены некоторые его журнальные эссе, тюремная проповедь героя его романа Примроза или строки "Покинутой деревни", одновременно с ними рождаются юмористические очерки и жизнерадостные комедии. Объясняется это не только индивидуальными свойствами художника, его душевным здоровьем (позднее романтикам при менее тяжких обстоятельствах личной жизни действительность представлялась в куда более мрачном свете), но и тем, что Голдсмит писал в годы, когда еще не были до конца развеяны иллюзии просветителей, их вера в возможность установленной разумом общественной гармонии, хотя уже и надвигалась трагическая кульминация промышленного переворота в Англии 60-70-х годов; Голдсмит стоит на перепутье, отсюда эти контрасты и двойственное отношение к самой доктрине просветителей, которую он то разделяет, то оспаривает.

В Лейдене он пробыл недолго: его ждали иные университеты - почти полтора года странствий, когда, одержимый желанием повидать мир, как незадолго до него Руссо или столь симпатичный Голдсмиту датский писатель Хольберг, он отправился в качестве "нищего философа" в путешествие по Европе. Его путь лежал через Фландрию и Францию до Парижа, потом на юг Франции, в Швейцарию и Италию; шел он пешком не только из-за отсутствия денег, но и из убеждения, что путешественник, "который промчится по Европе в почтовой карете, и философ, который исходит ее пешком, придут к совершенно различным умозаключениям" {Collected works of Ol. Goldsmith in 5 vols, ed. by A. Friedman, v. I. Oxford, Clarendon Press, 1966, p. 331; в дальнейшем ссылки на это издание даются сокращенно: СW.}. Он много повидал, сравнивал жизнь людей разных стран. Его влекло не праздное любопытство: как и его герой, китаец Лянь Чи, он стремился понять человеческое сердце, постичь различия народов, обусловленные средой, государственным строем, религиями. И рядом с просветительской верой в то, что представления о разумном и неразумном повсюду одинаковы, возникала мысль, что этические нормы, обычаи, духовные ценности относительны и ни одна абстрактная теория не может сделать всех людей счастливыми, ибо что ни человек, то иные представления о счастье ("Гражданин мира, или Письма китайца", письмо XLIV).

В начале 1756 г. Голдсмит возвратился в Англию. Наступили самые тяжелые для него времена. Нелегко было нищему ирландцу получить место в Лондоне без рекомендаций и диплома; его нанимали из милости, за гроши. В течение года он сменил не одну профессию: был помощником аптекаря, корректором в типографии известного романиста и издателя Ричардсона, учителем и лекарем в одном из предместий Лондона - Саутуарке. Весной 1757 г. он познакомился с издателем Гриффитсом, предложившим ему на кабальных условиях сотрудничать в журнале "Ежемесячное обозрение" ("Monthly review"). Голдсмит должен был рецензировать новые книги. Так он стал одним из литературных поденщиков.

Это было время, когда выражение "книжный рынок" впервые обрело реальный смысл. Литература, еще недавно зависевшая от милостей меценатов, перешла в руки предприимчивых издателей и торговцев, для которых книга была товаром. Невежественные дельцы от литературы в погоне за прибылью без всякого стеснения фабриковали чтиво, рассчитанное на самые вульгарны* вкусы. Оригинальные сочинения, антологии поэзии и переводы тонули среди многотомных компиляций, кратких пересказов и описаний путешествий, т. е. в потоке откровенной макулатуры, наподобие той, которую расхваливает китайцу книготорговец в LI письме. Одновременно резко возрастает выпуск периодической литературы - журналов и газет, в большинстве своем очень недолговечных; в 50-е годы в Лондоне выходило до сорока-пятидесяти названий в неделю {Матт G. S. The periodical essaysts of the eighteenth century. L., 1923; Weed К. К. and Bond R. P. Studies of British newspapers and periodicals from their beginning to 1800. A bibliography. - "Studies in philology", extra ser., 1946, N 2, december.}. К этому следует присовокупить поток анонимных брошюр и памфлетов, с помощью которых издатели рекламировали свои книги и поносили книги конкурентов. Полемика велась в грубом, оскорбительном тоне; стараясь скомпрометировать неугодного автора, анонимные писаки не брезговали ничем, в том числе и клеветой, вокруг ничтожных книг раздувался искусственный ажиотаж. Граб-стрит, на которой находилось большинство типографий и книжных лавок, стала синонимом низкопробной литературной поденщины, прибежищем беззастенчивых, продажных писак, среди которых мучительно было находиться человеку с убеждениями и талантом. Тринадцать очерков "Гражданина мира" (XX, XXIX, XXX, XL, LI, LI 11, LVII, LXXV, LXXXIV, XCIII, XCVII, CVI, CXIII) дают читателю возможность представить литературные нравы того времени с достаточной полнотой.