Виктор Ерофеев - МАРКИЗ ДЕ САД, САДИЗМ И XX ВЕК

Вернемся, однако, к нашим "дельбенам".

Настоятельница Пантемонского монастыря, оказывается, не способна обеспечить себе безнаказанность в желанной для нее степени. Ее могущество ограничено стенами монастыря, где жертвы, вроде несчастной девочки, случайны. Дельбен -- скорее теоретик-наставник, нежели практик садизма, а так как садический мир зиждется на "экспериментальной" основе, то он испытывает потребность в героях иных масштабов, злодеях помогущественнее, покрупнее, обладающих реальной властью. Таким в "Преуспеяниях порока" предстает влиятельный французский министр Сен-Фон, "владеющий в высшей степени искусством обворовывать Францию", по приказу которого двадцать тысяч мужчин и женщин были брошены в казематы, и, по его собственному уверению, "среди них не было ни одного виновного". Сен-Фон, его приятель, также министр, Нуарсей и их аналоги, вроде русского гиганта-антропофага Минского, изобретателя экзекуционного аппарата, отрубающего головы вмиг шестнадцати жертвам, или четырех главных мужских персонажей "Ста двадцати дней Содома",-- хозяева садического мира, основные экспериментаторы в нем.

Положение Жюльетты более двойственно. С одной стороны, выйдя из монастыря, она заручается безнаказанностью благодаря могущественным покровителям. "Я ей обещал полную безнаказанность на всю жизнь,-- провозглашает Сен-Фон,-- она может делать все, что ни пожелает". Однако, с другой стороны, несмотря на клятвы покровителей, Жюльетта зависит от их каприза, который может превратить ее в жертву. Благодаря своему двойственному положению в садическом мире Жюльетта, которой приходится постоянно быть начеку,-- наиболее живой и динамичный образ "Преуспеяний порока".

В связи с поворотом садического мира к "сверхрепрессивности" иной смысл приобретают старые уроки распутства. Иные выводы следуют из отмены традиционной морали и "идеи бога". Эта отмена приводит садического героя к радикальному разрыву с человеческим родом, заключающемуся в полной ликвидации взаимных обязательств. "Другие" перестают иметь самостоятельное значение; садический герой рассматривает их как возможный инструмент для наслаждения.

Разрыв с человеческим родом влечет за собой последовательное отрицание садическим героем всех норм и ритуалов семейной и общественной жизни, освященных философией рода. Он издевается над беременностью, деторождением, больными, находящимися в беспомощном состоянии, дряхлыми старухами, последней волей умирающего. Он надругается над могилами. Акты сексуального извращения также насыщаются "антиродовым" содержанием; здесь Сад вплотную подходит к неофрейдистской концепции перверсии как "бунта против подчинения сексуальности порядку размножения и против институций, которые поддерживают этот порядок". Ни во что не ставит садический герой и родственные чувства. Вместо почитания родителей он совершает по отношению к ним самые бесчеловечные акции. Героиня "Философии в будуаре", пятнадцатилетняя Эжени де Мистиваль, в течение одного дня впитавшая в себя самые ядовитые соки либертинажа под руководством опытных наставников, потешаясь, зверски издевается над своей матерью. Монструозная Жюльетта, наоборот, в порыве необузданного сладострастия сжигает живьем свою дочку в камине. Зловещие апофеозы разрыва с родом!

Обеспечив себе свободу действий по отношению к "другим", садический герой оказался в изоляции. Правда, у него есть наперсники по распутству, но каков характер их отношений? С наперсниками садический герой связан узами круговой поруки (обеспечивающими безнаказанность) и общим желанием получить как можно больший "кусок" удовольствий, однако эти связи, определившиеся общностью чисто эгоистических устремлений, неполноценны; они покоятся на зыбких основаниях, так как могут быть в любой момент поставлены под сомнение и нарушены при условии их невыгодности.

В такой ситуации прорыв из одиночества, ставшего глобальным, совершается садическим героем в акте насилия, который, заключая в себе существенный момент самоутверждения и строясь на отношении "палач -- жертва", как раз и приносит ему наивысшее наслаждение. Язык насилия -- единственный язык, на котором способен разговаривать садический герой. По совершении своего преступного акта он замолкает, снова погружаясь в одиночество. Более того: он словно перестает существовать, он в спячке. Акт насилия воскрешает его; он становится для садического героя насущной потребностью, адекватной потребности нормального человека в коммуникации.