Габриэль Городецкий - Роковой самообман

Решение поделиться важнейшими сведениями, полученными с помощью «Энигмы», было санкционировано Черчиллем вечером в воскресенье 15 июня, за неделю до нападения Германии. Объединенный комитет разведки вручил Кэдогану самый последний и наиболее соответствующий текущей ситуации документ, касающийся возможности войны, основанный на анализе всей имеющейся информации, включая сообщения «Энигмы». Жест исключительно великодушный, так как, внимательно изучив этот рапорт, можно было бы раскрыть разведывательные источники. Кроме того, Кэдогана снабдили картой, показывающей силы, стоящие друг против друга на границе, насмешливо заметив при этом, что «было бы очень забавно сравнить эту карту с замечаниями м-ра Майского в ходе его беседы с министром». Поскольку Майский на уик-энд уехал из города, передачу информации пришлось отложить до следующего утра {1398} 1398 Ibid. 29483. N3047/78/38. Записка Кэдогана и Кэвендиш-Бентинка о разведывательной информации, переданной Майскому, 15 июня 1941. .

Майский был ошеломлен, когда его вызвали в Форин Оффис и там Кэдоган бесстрастно и монотонно выложил ему «точные и конкретные» сведения. Его взволновало даже не столько представшее перед ним (и впоследствии так наглядно описанное в его мемуарах) видение «этой лавины, дышащей огнем и смертью, готовой в любой момент обрушиться» на Советский Союз, сколько воспоминание об успокоительном содержании его прежних корреспонденции. Поэтому он поспешно послал в Москву телеграмму, поворачивающую все его прежние оценки на 180 градусов {1399} 1399 Ibid. 29466. N3047/78/38. Записка Кэдогана; Cadogan Diaries. P. 388; Maisky. Memoirs of a Soviet Ambassador. P. 149, 156 — 161. Использование версии Майского как главного источника сведений о предупреждениях, передававшихся русским, привело большинство историков к ложному и обвинительному толкованию коммюнике ТАСС, сюда следует отнести и работу, в других отношениях безупречную: Whaley В. Codeword Barbarossa. P. 107 — 108, 114. . Даже тогда царившие в Москве предубеждения не позволили Майскому, как свидетельствуют его мемуары, полностью отдать себе отчет в происходящем:

«Конечно, я не принял сообщение Кэдогана за 100-процентную истину. Информация военной разведки не всегда верна; англичане были заинтересованы в том, чтобы война разгулялась на востоке, и могли намеренно сгустить краски, чтобы произвести больший эффект на Советское правительство. По этим причинам я, слушая Кэдогана, делал в уме значительную поправку на преувеличение. Тем не менее, информация заместителя министра была так серьезна, а сообщения, которые он передал мне, так точны и конкретны, что (казалось мне) они должны были дать Сталину серьезную пищу для размышлений, побудить его немедленно проверить их и в любом случае отдать строгий приказ, чтобы наша западная граница была начеку!»

Невзирая на цензуру, телеграмма Майского давала довольно верное представление о разных этапах наращивания сил немцев на советской границе в мае и июне. Однако британский Генеральный штаб серьезно недооценивал масштабы развертывания войск в сравнении с информацией, имеющейся у русских, полагая, что у немцев 80 дивизий в Польше, 30 в Румынии и 5 в Финляндии и Северной Норвегии, всего 115, включая мобилизованную румынскую армию {1400} 1400 АВП РФ. Ф. 059. Оп. 1. П. 352. Д. 2402. Л. 214-215. Майский — Молотову, 16 июня 1941. .

Русские шли по тонкому льду, набирая очки у немцев и подвергая риску свое положение в Англии. Это могло бы стать особенно опасным, если бы действительно были в разгаре переговоры о сепаратном англо-германском мире. Теперь они явно заколебались в оценке ситуации. По мнению самого Кремля, отношение британского правительства к развивающемуся кризису приобрело первостепенное значение. Несмотря на воцарившуюся в Кремле атмосферу безысходности, вера Сталина в провокации англичан, с одной стороны, и в ультиматум немцев, который должен предшествовать нападению, с другой, осталась незыблемой. Это не позволяло его окружению, разведывательным источникам, а также и Майскому, четко формулировать свои выводы. Поэтому в сообщениях, посланных с 10 по 15 июня, Майский подыгрывал Сталину, одержимому идеей провокации, эхом отразившейся в знаменитом коммюнике, и всячески успокаивал его, игнорируя реальную военную опасность.

Сталин вместе со своими советниками размышлял о причине отсутствия реакции на коммюнике, когда 16 июня перед ним оказалась телеграмма с пересмотренным после беседы с Кэдоганом мнением Майского. Последствия не замедлили сказаться. Вечером 16 июня британский поверенный в делах нанес визит вежливости в Кремль, первый после отъезда Криппса. Стараясь свести к минимуму эффект от коммюнике, Вышинский уверял его, что упоминания о Криппсе не носят характера личного выпада; это «всего лишь констатация факта, причем в тщательно подобранных выражениях». Возможно, приезд Криппса в Лондон «подстегнул воображение [редакторов газет]», так как было замечено, что после его прибытия 11 июня английская пресса «придавала подобным сообщениям большее значение, чем раньше» {1401} 1401 FO. 371. 29483. N2898/78/38. Бэггли — ФО, 16 июня 1941. . Когда Криппс предупредил Майского 18 июня, что его возвращение в Москву будет «в большой степени зависеть» от того, как Советы объяснят упоминание о нем в коммюнике, русские заверили его в своем «величайшем уважении» к нему лично {1402} 1402 Ibid. . Через несколько часов Майский обратился к Идену с извиняющимся примирительным посланием, почти дословно повторяющим то, что было сказано в Москве {1403} 1403 Ibid. 29466. N3099/3/38. В равной степени ошибочную интерпретацию англичан см.: Ibid. 29482. N2842/78/38; 29483. N2891/78/38. Телеграмма Бэггли и записка Кэдогана, 14 и 15 июня 1941. .