Иосиф Бродский - Сочинения Иосифа Бродского. Том VI

Отсюда же — и следующая строка, кульминация строфы. Во фразе “And be spoken of as one who was not” (“И быть помянутой как та, которой больше нет”) различаешь не столько горечь утраты или непереносимого отсутствия, сколько ощущение всеобъемлющего отрицания. “One who was not” звучит чересчур решительно для утешения или, коли на то пошло, безутешности, а смерть — это и есть отрицание человека. Поэтому слова “Beholding it with a heedless eye/ As alien from you” (“Ты видела его неведающим взором/ Как вовсе чуждое тебе”) — это не укор, а скорее признание уместности подобной реакции. На словах “…though under its tree/ You soon would halt everlastingly” (“…хотя под этим деревом/ Ты вскоре остановишься навек”) и экипаж, и экспозиция стихотворения действительно останавливаются.

По сути главная тема этих двух строф — отсутствие у героини какого-либо ощущения или предчувствия близкого конца. Если бы не ее возраст, в этом не было бы ничего удивительного. Кроме того, хотя на протяжении всего цикла поэт настаивает на внезапности кончины Эммы Гарди, из других источников известно, что она страдала несколькими заболеваниями, в том числе психическим расстройством. Но, по-видимому, было в ней нечто, убеждавшее его в ее долговечности. Возможно, убеждение это было связано с представлением Гарди о себе как об игрушке в руках Имманентной Воли.

И хотя многие прочтут начало третьей строфы как предвестье темы вины и угрызений совести, — так же, как обнаружат эту тему во всем цикле, слова “I drove not with you” (“Меня с тобою не было”) — всего лишь повторная констатация нужности этого предчувствия или, если взять худший вариант, — констатация своей вероятной неспособности это предчувствие ощутить. Следующие полторы строки весьма решительно постулируют такую вероятность, исключая тем самым основания для упреков в собственный адрес со стороны говорящего. Тем не менее здесь в первый раз в стихотворение вкрадывается подлинный лиризм: сначала через многоточие, а затем — в словах “Yet had I sat/ At your side that eve” (“Но если б я сидел/ С тобою рядом в тот вечер”) — которые, несомненно, означают, что его не было рядом с ней в час смерти. Лиризм набирает полную силу в последующем “That the countenance I was glancing at” (“Что на черты, в которые гляжу”), где все согласные в слове “countenance” вибрируют, порождая увиденный против света силуэт пассажира, покачивающегося из стороны в сторону из-за движения экипажа. Здесь опять мы имеем дело с кинематографическим подходом, и фильм — черно-белый. Можно было бы еще сказать: “анимация”, если бы это был не 1912 год.

И если бы не суровость слов “Had a last-time look” (“Легла мета последнего раза”) (опять-таки воображение часто опережает технику, и, как мы уже говорили, не Эйзенштейн изобрел монтаж). Эта суровость и усиливает и разрушает почти любовную неуверенность слов “the countenance I was glancing аt” (“на черты, в которые гляжу”), выдавая стремление поэта уйти от грез к истине, как будто эта последняя приносит больше удовлетворения.

От грез он, несомненно, уходит, но платит за это чудовищной следующей строкой, вспоминая реальные черты лица героини: “Nor have read the writing on your face” (“И не прочел бы письмена на твоем лице”). Здесь явная отсылка к письменам на стене, и неумолимое их уподобление ее внешности достаточно красноречиво свидетельствует о состоянии этого союза перед ее смертью. В основе уподобления — ощущение ее непроницаемости, и до сих пор речь в стихотворении шла именно об этом, поскольку непроницаемость применима к прошлому в той же степени, что и к будущему, и именно непроницаемость вообще роднит Эмму Гарди с будущим. Поэтому эквивалент слов “мене, мене, текел, упарсин”, прочитанный поэтом на лице у Эммы, — это вовсе не фантазия.

“I go hence soon to my resting place;

You may miss me then. But I shall not know

How many times you visit me there,

Or what your thoughts are, or if you go

There never at all. And I shall not care.

Should you censure me I shall take no heed,

And even your praises no more shall need”.

“Я вскоре отойду в свое последнее пристанище;

Ты, верно, будешь обо мне скучать. Но я не узнаю,

Сколько раз ты туда ко мне придешь,

И какие мысли будут у тебя, или ты вообще

Туда не придешь никогда. Мне будет все равно.

Если ты меня будешь ругать, я не услышу,

И даже похвалы твои мне будут больше не нужны”.

Вот она, наша героиня — дословно. Благодаря ловко переплетенным грамматическим временам, это и голос из небытия, и голос из прошлого. Голос беспощадный. В каждой следующей фразе она отбирает то, что подарила в предыдущей. А дарит и отбирает она у него, несомненно, его человеческие чувства. Тем самым доказывая, что она действительно достойная пара своему поэту. В этих строках явственно слышен отголосок супружеских препирательств, интенсивность которых целиком перекрывает безжизненность стихотворных строк. Отголосок этот здесь звучит много громче и заглушает стук колес экипажа по булыжной мостовой. Без всякого преувеличения, умершая Эмма Гарди способна вторгнуться в будущее своего поэта до такой степени, что он вынужден защищаться.