Иосиф Бродский - Сочинения Иосифа Бродского. Том VI

Что через неделю оно станет лицом покойной,

И рассказывала о прелести осиянной картины,

Которой больше никогда не осветить твои черты.

Ты ехала, и слева было место,

Где восемь дней спустя тебе суждено было лечь

И быть помянутой как та, которой больше нет;

Ты видела его неведающим взором

Как вовсе чуждое тебе, хотя под этим деревом

Ты вскоре остановишься навеки.

Меня с тобою не было… Но если б я сидел

С тобою рядом в тот вечер, я бы не увидел,

Что на черты, в которые гляжу, в мерцающем свете

Легла мета последнего раза,

И не прочел бы письмена на твоем лице:

“Я вскоре отойду в свое последнее пристанище;

Ты, верно, будешь обо мне скучать. Но я не узнаю,

Сколько раз ты туда ко мне придешь,

И какие мысли будут у тебя, или ты вообще

Туда не придешь никогда. Мне будет все равно.

Если ты меня будешь ругать, я не услышу,

И даже похвалы твои мне будут больше не нужны”.

И правда: ты не узнаешь никогда. И тебе будет безразлично.

Но стану ли я тебя за это укорять,

Милый призрак, разве когда-нибудь в прошлом ты замечала,

Чтобы мысль “Какой здесь прок?” меня встревожила,

все же остается факт — все тот же самый факт —

Любовь, хвала, безразличие, укоры — для тебя позади.

“Твоя последняя прогулка” — второе стихотворение цикла, и, судя по дате, под ним стоящей, оно было написано меньше чем через месяц после смерти Эммы Гарди, то есть когда потрясение от ее ухода было еще совсем свежим. Внешне — описание ее последнего возвращения домой, вечером, после обычной прогулки, которая оказалась последней, стихотворение это в первых двух строфах, вероятно, анализирует парадокс взаимодействия между движением и покоем. Экипаж, проносящий героиню мимо места, где она вскоре будет похоронена, по-видимому, волнует воображение поэта как метафора — либо близорукого взгляда подвижности на неподвижность, либо пренебрежения, с которым пространство относится и к той и к другой. В любом случае, рациональный импульс в этих строфах несколько значительнее, нежели эмоциональный, хотя последний приходит первым.

Точнее говоря, стихотворение с эмоционального сбивается на рациональное, и довольно быстро. В этом смысле перед нами классический Гарди, ибо у него редко встречается противоположная тенденция. Кроме того, всякое стихотворение по определению есть средство передвижения, а данное стихотворение — в еще большей степени, поскольку метрически, как минимум, оно повествует о средстве передвижения. Строфа с четырехстопным ямбом и подвижной цезурой, незаметно превращающей пятую строку в анапест, чудесно передает качание запряженного лошадьми экипажа, а заключительные двустишия имитируют прибытие к месту назначения. Как неизменно бывает у Гарди, эта схема сохраняется на всем протяжении стихотворения.

Сначала мы видим лицо героини, освещенное — вероятно, неярко — “огнями селения” (“the borough lights ahead”). Освещение здесь носит скорее кинематографический, нежели поэтический характер, и слово “селение” (“borough”) не слишком способствует стилистическому возвышению, которого можно было бы ожидать, когда речь заходит о внешности героини. Вместо этого полторы строки тратятся на то, чтобы подчеркнуть — буквально, с оттенком тавтологии, — ее неведение относительно грядущего преображения в “лицо покойной” (“the face of the dead”). На самом деле черт ее лица здесь нет, и единственное объяснение, почему автор не ухватился за эту возможность описать их, — это перспектива цикла в целом, уже сложившаяся у него в голове (хотя вообще поэт никогда не уверен в том, что сможет написать еще одно стихотворение). В строфе, однако, присутствует ее речь, отголоском звучащая в словах “И рассказывала о прелести осиянной картины” (“And you told of the charm of that haloed view”). В этой строке так и слышишь ее восклицание: “Это было так прелестно!” — и еще, может быть, “Такое исходило сияние!” — поскольку, по всем данным, она была женщина набожная.

Вторая строфа придерживается топографии “поросшей вереском дороги” (“moorway”) не в меньшей степени, нежели хронологии событий. По-видимому, поездка героини имела место за неделю — или чуть меньше — до смерти, а похоронена она была на восьмой день в том самом месте по левую сторону, мимо которого она проезжала поросшей вереском дорогой по пути домой. Такой буквализм, возможно, есть следствие того, что поэт сознательно берет в узду свои эмоции, и слово “spot” (“место”) позволяет заподозрить намеренное снижение стиля. Слово это, несомненно, соответствует зрелищу экипажа, который катится по дороге, так сказать, на рессорах тетраметров. Однако учитывая свойственное Гарди пристрастие к детали, к приземленному, можно с полным основанием предположить, что никаких особых усилий он здесь не прилагал и никакого особого смысла в это не вкладывал. Он просто регистрирует обыденность, сопутствовавшую этой до абсурда радикальной перемене.