Уолтер Лакер - Черная сотня. Происхождение русского фашизма

В славянофильстве был элемент народничества, отчего некоторые его представители, наблюдая внутреннюю политику бюрократов-националистов, были полны тяжелых предчувствий. Однако, по всей вероятности, было бы преувеличением видеть в них предшественников народничества, как это делают некоторые историки. Для Ивана Аксакова идея земского собора, то есть политической реформы через народное представительство и конституцию, была чрезвычайно важной. К концу жизни он считал ее последним шансом мирного преобразования России и писал, что Победоносцев и Катков, бюрократы-националисты, противившиеся этой идее, погубят Россию.

В последующие годы старые славянофилы, а также их второе поколение занялись вопросами внешней политики. Они поддерживали борьбу южных славян против Оттоманской империи. К северным славянам, в особенности к полякам, они никогда не испытывали симпатий, ибо те принадлежали к неправильной религии и были неблагодарными — не ценили благо русского правления и постоянно боролись за самоопределение. Однако в годы Крымской войны и славянофилы, и западники (Тургенев) продемонстрировали высокий патриотизм. В первую мировую войну Павел Милюков, выдающийся либеральный критик славянофильства, выступал за аннексию Царьграда (Константинополя) так же яростно, как славянофилы. Славянофилы поддерживали экспансию России в Средней Азии, а некоторые их лидеры пришли к убеждению, что главные враги России в Европе — Германия и Австрия. Это противоречило их прежней идее, что больше всего надлежит бояться католической Франции — главного источника революционного брожения на Западе. Почти все славянофилы были уверены, что «нет такого течения на Западе, которое не строило бы козни против России, в особенности против ее будущего, и не старалось бы повредить нам» (из письма Тютчева сестре). О том же писал Достоевский: Европа явно не любит нас и никогда не любила. Она никогда не считала нас принадлежащими к ней — но лишь докучными пришельцами.

Мысль о том, что Запад настроен против русских, родилась очень давно. Подозрение, будто Запад строит козни против России и явно или тайно презирает ее, — один из основных мотивов славянофильства. Такая точка зрения была, без сомнения, несправедливой по отношению к германской правой, которая в течение всего XIX века считала союз с Россией основой внешней политики, а идеологически неизменно благоволила к союзу с царизмом против революций. Антизападная идея не ушла в прошлое, она вернулась в идеологию русской правой в конце XX века.

Поздних славянофилов Константина Леонтьева и Николая Данилевского обычно упоминают в одном контексте, хотя между ними мало общего. Оба получили естественнонаучное образование, но впоследствии Леонтьев поступил на дипломатическую службу и впал в глубокую религиозность. Он провел год в знаменитом Афонском монастыре, затем принял постриг в монастыре около Москвы и провел там остаток жизни. Он во многом отличался от ранних славянофилов: разделяя их опасения, что Россия может заразиться западным разложением, он видел выход в жестком самодержавном правлении, опирающемся на византийскую традицию и страстную религиозность. При этом он никогда не идеализировал ни русское крестьянство, ни славян вообще.

Леонтьев не был националистом в обычном смысле, ибо он считал национализм идеей западной, модернистской и даже либеральной, то есть противоречащей русским религиозным и самодержавным традициям. Поэтому же он выступал против агрессивной политики славянофилов на Балканах и против русификации в Прибалтике и других регионах. Пока правящие круги балтийских губерний лояльны к царю, нужно ли проводить политику подчинения в области языка и культуры?

Коллеги-славянофилы часто осуждали взгляды Леонтьева как обскурантистские, но его обскурантизм выглядел весьма современно. К концу жизни он пришел к выводу, что, поскольку западный капитализм и либерализм не имеют будущего в России, а восточно-православную (византийскую) цивилизацию возродить не удастся, единственно возможное будущее России — некая форма государственного социализма, который обеспечит необходимую меру дисциплины (и репрессий), ибо иначе распадется вся ткань общества. Мышление Леонтьева было глубоко пессимистическим: он считал прославление прошлого России по меньшей мере заблуждением, а мечты о будущем России — попросту химерой. Самое большее, на что можно надеяться, — это сохранение существующего положения со всем его несовершенством.