Отар Кушанашвили - Я. Книга-месть

Одиннадцатилетний мальчик, воплощенное обаяние, в анкете, которую составили, точнее будет сказать, соорудили гораздые на цинизм люди из органов опеки, продолжил начатое предложение «Я боюсь…» так – «Маму». А предложение «Я не хочу» завершил так – «жить с мамой».

Без сомнения, мир сошел с ума. Мир распевает песенку «Я беременна, это временно», считает Стаса Михайлова певцом, Коэльо писателем, напивается с утра, ожесточенно считает деньги Абрамовича и Шараповой, взрывает друг друга, любит по расчету.

Мальчика зовут Миша, он будущее моей страны, анкета же, опубликованная в «Экспресс-газете», порождена противостоянием королевы фитнеса Ольги Слуцкер и сенатора Владимира Слуцкера. Это противостояние носит характер мировоззренческий. Владимир Слуцкер очень любит своих детей (у них есть еще дочь Анечка), Ольга Слуцкер вспомнила, что любит, когда сенатор высказал сомнение, что она вообще способна любить.

Мы все хотим быть любимыми с той же силой, с какой не хотим любить других. Это касается и умения прощать, которое вообще превратилось в заплесневелый артефакт этнографического музея.

Я уже не боюсь, я знаю, что наши дети, которых мы теряем, припомнят нам все. Неумение любить и прощать и собственную недолюбленность припомнят точно.

А мне вот надо, хоть я и в разводе, надо позарез, чтоб мои дети любили свою маму, носили на руках, боготворили, целовали на ночь. Мои, а у меня их много, так и делают.

Я знаю Владимира Слуцкера, отношусь к нему с пиететом. Я знаю Ольгу Слуцкер, и я очень рад, что мы не дружим. Я ясно выразился, правда?

В их мерзкой истории и дочь не желает знаться с мамой. Сын пишет, что мама обзывала его тупицей.

Суд решил, что дети будут жить с папой.

Я неправильный папа, я зацеловываю своих детей, они вьют из меня веревки, и если б кто-нибудь из них написал бы или сказал, что боится меня и не хочет со мной жить, я бы не пережил этого, я покончил бы с собой.

Ксения Собчак говорит, что не хочет детей, а я вот, старый дурак, не уверен, что день, когда я их не обнимаю и не целую, стоил того, чтобы его прожить.

Орбакайте и Байсаров. В этой истории тоже был суд…

Дорогой Константин Львович,

Судя по всему (и по тому, что я разменял пятый десяток, и по тому, что я теперь вроде как везде, а дети меж тем мне вот-вот подсудобят внуков), Вы меня так и не возьмете на работу.

Тогда как я сохранил не глубокую, но хотя бы относительную внутреннюю порядочность, которая, правда, оказалась не подкреплена финансовым базисом.

Не знаю, отчего я в Ваших глазах овцепас и гаер, хотя на поверку – воплощение интеллекта и (а это даже, верно, важнее) харизмы.

У Вас работают даже люди, пораженные деменцией. А я – нет. Вот почему?

Меня уже целый век то отпевают, то приписывают эскапизм.

А я – вот он Я, мощнее с каждым годом. Вот я прочел фундаментальную статейку, что самым выдающимся по масштабам своих дерзаний провинциалом был Петр I.

Ан, первым был, есть и будет Отар II (после Квантришвили).

Уж три поколения выросли, назубок затвердившие мою непростую фамилию, и Вы все составляете себе понятие о том, что я за личность, куда впишусь, сколько баллов принесу.

С другой стороны (и я писал об этом в превосходном очерке про Малахова А.), вы не возбраняли мне сниматься, когда я был – TOO BAD GAY, антиангелом.

Вот с тех самых пор я тот же: «Будет буря, мы поспорим и поборемся мы с ней!»

Вам не приходило в голову, по какой причине я уже восемнадцать лет не тону? Ваш нимб не пропускает такую чепуху, как мысль о том, что все эти годы вместо того, что тратить время на то, чтоб попасться Вам на глаза, я потратил на учебу.

Надеюсь, эта совершенная книга инфернального грузинского гения влюбит Вас в меня и Вы перестанете искать наименьших знаменателей собственных амбиций, незаметных чудаков, которые меркнут на Вашем фоне.

Природа, одарив Вас тонким умом и чувствительностью, самою раздражительного, едва ли не отказала Вам в чувстве ко мне – не то чтобы…, но, изящно выражаясь, харизматичному.