Валентин Гринер - От сентября до сентября

— Вызывали, Геннадий Иванович? — Он без приглашения сел, закинул ногу на ногу.

— Вызывал. — Голубев потыкал сигаретой в переполненную пепельницу. — И все по тому же вопросу, Василий Петрович…

— Так и знал, — проговорил мужчина, иронически скривив тонкие губы. — Понять не могу: производство здесь или пансион благородных девиц?.. Что я ей такого сказал?! Ну, вырвалось невзначай… У кого не бывает?..

— У меня! — отрезал Голубев. — Что вы знаете об этой девушке?

— Хе!.. Де-ву-ш-ка… — Мужчина заерзал на стуле.

— Я спрашиваю: что вы о ней знаете? — спокойно повторил Голубев.

— А зачем мне о ней знать?! Ее половина поселка знает…

— Насчет половины поселка не уверен… А вот вам, как мастеру и воспитателю, надо бы знать, что девушка сирота, из детдома, для нее семья — цех, производство…

— Значит, сиротам делать замечания запрещается? Понятно! — съехидничал мастер. — Теперь буду знать…

На скулах Голубева заходили желваки, но он сдержал себя и продолжал все тем же ровным голосом:

— Между замечанием и сквернословием — огромная дистанция… Вы работаете у нас полгода…

— Семь месяцев, — уточнил мужчина.

— Тем более должны были разобраться в наших порядках. Я говорю вам об этом, по-моему, четвертый раз. Вы уже успели оскорбить слесаря, заслуженного человека, фронтовика, затем нахамили технологу, потом выставили за дверь лаборантку, теперь…

— Производство есть производство, — громко возразил мужчина. — Я за жизнь, слава богу, объездил всю страну, навидался обстановочек, а такой, Геннадий Иванович, стиль встречаю впервые…

— А мы, Василий Петрович, живем по закону, когда не обстановка определяет стиль, а стиль обстановку. Если вы не поймете этого, не перестроитесь, нам придется расстаться. — Голубев поднялся.

Мужчина продолжал сидеть с застывшей на лице пренебрежительной гримасой. Затем направился к выходу, но у двери задержался и сказал:

— Между прочим, Геннадий Иванович, за сто метров отсюда меня с руками оторвут при моем опыте…

— Опыт оскорблять людей, — заметил Голубев. — Пусть вас отрывают с руками. Я не против. Но только не думайте, что за сто и за пятьсот метров отсюда другие порядки… Надо искать не новое место, а нового себя…

Мужчина захлопнул дверь. Мы несколько минут молчали. Мне стало понятно, почему люди, с которыми приходилось встречаться, с таким уважением говорили о Голубеве и почему в напряженнейшей производственной обстановке в двадцати шагах от этого кабинета существовал удивительный климат, насквозь пронизанный людской добротой.

— Жаль, — сказал наконец Геннадий Иванович, — отличный мастер, но дремучий хам. Приехал с Урала. Работал чуть ли не на всех комбинатах страны. Видимо, из-за характера не уживается. Боюсь, что нам тоже придется с ним распрощаться…

Да, правила у вас строгие.

Иначе мы не смогли бы нормально трудиться, — начал он. — Понимаете, у нас очень рентабельное производство и колоссальная психическая нагрузка на каждого рабочего. Перерабатываем полтора миллиона кубометров древесины из пяти, которые потребляет комбинат. А по списочному составу у нас всего 360 человек, из них 35 итээровцев. К примеру, отбельную установку обслуживают всего пять человек и дают эти пятеро 750 тони целлюлозы, по 150 тонн на брата. Рядом же, на картонно-бумажном производстве, пять человек дают только 160 тонн. То есть у нас выработка в пять раз выше. Поэтому так дорога каждая минута…

— В чем же секрет?

— В производительности оборудования. Люди делают все, чтобы не было остановок на потоке, который связывает всех мертвым узлом. И если один человек пришел в плохом настроении или ему испортили его во время работы, может быть сорвана вся смена. Такие случаи бывали, и пе раз. Поэтому психологический климат надо ставить во главу угла. А сегодняшний срыв — это не авария. Это… — Он стал подбирать нужное слово. — Если говорить не просто о случае, а глобально, то беде в том, что отрасль пока еще страдает из-за отсутствия отечественного оборудования. — Голубев глянул на часы и встал. — Пора в цех…

Пресспат запустили только перед началом новой смены, но Голубев домой не уходил. Мне казалось, что он боится нового срыва.

Комбинат мы покидали в сумерках. Было сыро и неуютно: моросил весенний дождь. На автобусной остановке за проходной дожидался пассажиров рейсовый автобус. Мы побежали, чтобы успеть, но на полпути Геннадий Иванович остановился.

— Ой, бля! — воскликнул он. — Поедем комфортабельно. Елизавета Викторовна изменила нашему закону, пожалела мужика…