Александр Проханов: Хроника пикирующего времени

Господа из еврейского конгресса и Совета безопасности имени Рыбкина, русский апокалипсис, в который вы нас затащили, превратит вас в смрадный дым, и черти со свастиками, которые станут рыться в горячем пепле, распознают ваши скелеты по бриллиантовым запонкам и золотым коронкам.

Впереди у нас большие Раздоры и большие Разборы. Нам же, потерявшим половину территории и треть населения, все равно придется взять АКС и заново собирать Отечество.

Набросили на Россию огромный целлофановый мешок, связали по рукам и ногам, она задыхается, выпучивает глаза, беззвучно кричит, отекая потом и кровью, а ей сквозь мешок предлагают национальное примирение.

Народу не дают взять в руки булыжник, и для этого используют тысячи халдейских приемов.

Народ кромсают на «красных» и «белых» в расчете, что одни переколотят других. Его членят на «коммуно‑фашистов» и «здоровые реформаторские силы», и вторые стреляют из танков в первых. Народу подбрасывают ложного лидера, и вот уже генерал Лебедь выкатывает грудь колесом, рявкает смешные несуразности и уводит у Зюганова десять миллионов избирателей. Отсчитываются по списку деньги, почести, государственные посты и квартиры, и вот уже вчерашние патриоты превращаются в Рябова, Рыбкина, Валентина Ковалева. Ссорят между собой оппозицию, и она напоминает расколотое зеркало, в котором множество искаженных отражений. Показывают на ТВ патриота с крокодиловой пастью, одним глазом, поросшего шерстью и чешуей, от чего у чувствительных обывательниц случаются родимчики. Отлучают от народа тех, кто говорит языком красоты и духа, и уже годами мы не видим на экране Распутина, Белова и Шафаревича. Порочные комедианты, изображая дебилов и извращенцев, играют с народом в непрерывные телевизионные игры, от которых у человека атрофируются боль, вера и воля к сопротивлению, и он, как Леня Голубков, превращается в жвачное животное. Не платят зарплату всем — от академиков до разведчиков, а когда среди обезумевших от голода начинаются волнения и самострелы, выплачивают аккордную взятку наиболее активной протестующей части и смотрят, как благодарно, благословляя милосердие властей, съедают эту взятку шахтер и воздушный десантник. Церковник, получая от властей льготу на торговлю спиртным, проповедует смирение и освящает еще один разбойный банк. Наймит из «Пен‑клуба» внушает народу, что его история — это скопление мерзости, и учит русских любить историю штата Оклахома.

И все это — чтобы народ не протянул свою худую руку к обрезку трубы или навозным вилам. А теперь еще, как видим, послеоперационное откровение Ельцина, объявившего день красного восстания голубым днем национального примирения.

Кого с кем станем мирить? Тридцать миллионов русских, проданных в один день на невольничьем рынке в гаремы и караван‑сараи СНГ, — с Бурбулисом и Шахраем, авторами Беловежского контракта? Сытеньких, беспощадных Гайдара, Шохина, Бориса Федорова, раскормленного, как гренландский кит, Черномырдина, — с теми, кого они отправили на паперть, к мусорному ящику, в петлю самоубийцы? Новодворскую, которая в раскоряку протопала по красному флагу, — с теми, кто водрузил этот флаг на Рейхстаге? Ерина и Грачева — с теми, кого они не допытали, не достреляли и не дожгли у Дома Советов? Ельцина, который посыпал бомбами города и поселки Чечни, и Шамиля Басаева, который умерщвлял беременных русских женщин?

Нет, господин Сатаров, если это вы придумали идею нацпримирения. Нет, господин Чубайс, если это в ваших иностранных мозгах родилась подобная пошлость.

Сначала изменим экономический курс, уничтожающий русскую индустрию. Потом изменим Конституцию, упразднив в России самодержавие без православия и народности. Дадим оппозиции свой собственный телевизионный канал. Сформируем правительство национального доверия. А уж тогда и поговорим о согласии. Пока еще булыжник — в мостовой, а труба не распилена на обрезки.

Каракатица, которую пять лет назад пронесли в Кремль, вскормили в царских палатах, теперь сдохла и лопнула, и мерзкая грязь хлынула на московские улицы. Всяк, идущий по тротуарам или выруливающий по проезжей части, переступающий порог министерства, берущий в руки газету или нажимающий телевизионные кнопки, — в этой зловонной грязи. Запускают пригоршню в эту тухлую мерзость и мажут друг друга. Чубайс — Коржакова. Коржаков — Гусинского.