Игорь Левшин: Этико-эстетическое пространство Курносова-Сорокина

Кажущаяся, как выяснится ниже.

Но теми же правами наделены и псевдослова (например, "молочное видо" с "гнилым бридом" из "Кисета"), псевдоарготизмы ("слюнное большинство", "удоды и девочки" в пьесе "Доверие", "сучий рубль" в наименее, может быть, "сорокинском" "Вдвоем"), а также псевдоидиомы ("реветь и ползать", "режь пионера" в "Доверии" и цлые страницы "Пословиц". Это не все.

Дело в том, что изрядную долю в текстах занимают, скажем так, "видеослова", утратившие свои обычные языковые функции. В отрывках, состоящих из слов, повторенных десятки, а то и сотни раз ("сс...я вонь" в "Возможностях", "Роман" в финале романа "Роман"), воспринимается уже их графика, о смысле вопрос даже не возникает. В "Дорожном происшествии" и "Обелиске" нас поджидают разного рода бессмысленно-бесконечные перечисления. В финале "Тридцатой любви Марины" - тридюжины страниц, перепечатанных из газетных передовиц (что было наивно воспринято как прием и воспроизведено Е.Поповым, впрочем, в количествах, допускающих осмысленное чтение). Все это, плюс врывающиеся вдруг в текст потоки сознания, а чаще - нечистот, производят на нормального человека весьма, весьма странное впечатление.

Плюс ко всему паталогическая плодовитость.

Что это? Есть тексты, взывающие к Пониманию. Есть тексты, светящиеся Знанием. Случаются ситуации, разрешающиеся информированностью.

Философы выучили французский. Текст. Жизнь - текст.

Пусть текст (в старом понимании) группы ЭТИ длиной всего в три буквы. Зато каскад их акций, перформансов - текст, достаточно пространный. У Сорокина - восемь "книг", а перформанс - один. Зато какой! Его жизнь.

Видел ли кто из вас Сорокина, читающего свои тексты? Нет? Между тем, воистину доводилось нам выслушивать ораторов куда более удручающих.

Присмотримся еще раз к настойчиво манифестируемым Сорокиным принципам:

1. я не занимаюсь литературой, 2. эти тексты сами по себе не литература, 3. я не ощущаю себя автором этих произведений.

Разумеется, это - не литература; разумеется, он не литератор. Естественно, что он не чувствует себя автором. Ведь все его тексты написаны другим человеком. Это сказано не в переносном смысле и не в шутка. Какие уж тут шутки! У меня есть черновики. Не надо быть графологом, чтобы установить тот факт, что к Владимиру Сорокину они не имеют никакого отношения.

Да это и не требует доказательств, достаточно еще раз непредвзято прочитать тексты, чтобы понять: это писал человек, никак не связанный с литературой вообще и с современной в частности.

Автора "сорокинских" текстов зовут Александр Курносов.

Тридцать семь лет. Высшее техническое образование.

Множащиеся сорокинские фанаты должны знать его в лицо: он присутствует по возможности на всех чтениях Сорокина. Сидит он где-нибудь сзади, стараясь не обращать на себя внимание публики. Я знаю Сашу лет пятнадцать. Он занимался довольно успешно интегральной оптикой, потом по болезни уволился, пробовал себя одно время в бизнесе. Однако, при явных способностях кв обеих областях, добился меньшего, чем можно было ожидать: много читал. В институте зачитывался Гурджиевым и Кастанедой. Знаком был лично с "мистиками в Южинском". Еще он писал. Тексты, известные как "тексты Сорокина", ничего не имеют общего с литературой - я уже говорил. Это - сакральные тексты, составление их, как и чтение, является самоценным "деланием", близким к обряду "называния". Для них, как и для многих оккультных практик и теорий, характерен уход в табуированные зоны культуры. Чтобы ориентироваться в них, надо знать философскую и мистическую подоплеку. Такой разбор ни в коем случае не входит в наши планы. Оговорюсь сразу, что метафизика Курносова не кажется мне ни серьезной, ни оригинальной.

Если о назначении такого рода "делания" приходится догадываться, то о значении каждого слова в отдельности можно высказаться чуть более определенно. Как вы догадались, ни одно слово текста не может быть понято буквально, точней - ни одно слово не есть собственно слово. Любое слово из любого текста "Сорокина" (независимо от части речи, позиции внутри фразы и т.п) может быть понято только как выражение некоей сущности, которую с большой достоверностью можно представить как "барсучьяпизденка". (Из дальнейшего будет ясно, почему я не могу в данном случае отказаться от полного, без многоточия написания этого двухсоставного символа.) Интересно, что сказанное о слове относится и к любому отрывку как целому.

Речь, естественно, не идет о симпатичном зверьке, равно как и о вагине самой по себе, что и призвано акцентировать слитное написание. Мне это известно лично от Курносова, хотя надо и сделать скидку на то, что мне приходилось довольствоваться намеками и жестами, в силу того что "барсучьяпизденка" как сакральный имвол произнесена или написана им, Курносовым, быть не может. По мысли Курносова, произнесение или написание любого слова языка в значении "барсучьяпизденка" устанавливает или укрепляет некую связь между этим словом и самой "барсучьейпизденкой", которая, будучи недоступна нашему ограниченному воображению, является неделимой сущностью всей умопостигаемой вселенной, но вселенной при этом не принадлежащей. Непроизнесенная, не явленная миру никем (до меня. - И.Л.) "барсучьяпизденка" как бы со своей стороны обрастает новыми, принадлежащими этому миру смыслами. То есть, исходя из данной метафизики, после того как все знания о мире будут выражены так или иначе в "сорокинских" (курносовских) текстах, явленн ое миру слово "барсучьяпизденка" станет как бы единственно возможной книгой, книгой о мире, содержащей в себе подспудно всю накопленную человечеством информацию.