Олег Кашин - Горби-дрим

– Знаете, вот здесь, в Чеченской республике, такого чувства у меня нет, – вздыхал в камеру националист. – Это Россия, люди здесь любят Россию и остаются ей верны, а там… Наглые, жадные, ленивые. Я бы сказал, край неприятных людей. Потомки авантюристов, которые в конце сороковых годов съехались туда со всего Советского Союза – отбросы, люди, которые никому не были нигде нужны. Сейчас их потомки плюют в сторону России – да и пусть плюют. Вы знаете, вот говорят у нас – хватит кормить Кавказ, и это, я считаю, антироссийская позиция. А вот хватит кормить Калининград – под этим бы я подписался.

На экране появились какие-то диаграммы с цифрами, из которых следовало, что Калининградская область обходится российским налогоплательщикам примерно как две Чечни. Финальный стендап корреспондента – стоя на фоне, как и полагается, Кафедрального собора, он сказал, что так и не смог понять, почему наша страна должна содержать эту бессмысленную и чужую землю. Дальше был сюжет про суд Навальным, Соломону было неинтересно, он выключил.

После московских приключений, о которых он пока так и не рассказал вообще никому, ни жене, ни президенту, бывшему губернатору, план, который они в общих чертах придумали с российским президентом и его веселым пресс-секретарем, начал действовать практически немедленно; поезд до Калининграда идет почти сутки, и пока Соломон ехал, все уже началось.

Какой-то блогер написал, что Иммануил Кант был гей. Потом по радио сказали, что янтарь в больших количествах может вызвать импотенцию, а в Калининградской области сосредоточено 90 процентов мировых запасов янтаря. Потом депутат Исаев, отвечая в Госдуме на вопрос какой-то журналистки, сначала спросил ее: «А вы не из Калининграда?» Такие вопросы (девушка спрашивала что-то неудобное про недвижимость) только калининградцы могут задавать, но ничего, мы их еще выгоним из нашей страны, вы подождите. Потом отец Всеволод Чаплин, ссылаясь на недавнюю свою беседу с патриархом, поделился его воспоминаниями про девяностые – патриарх тогда был Калининградским и Смоленским митрополитом, и до сих пор не может забыть, как разительно отличались люди в двух половинах митрополии. Смоленские – добрые, честные, трудолюбивые, а калининградцы по сравнению с ними – как гаитяне по сравнению с жителями Доминиканы, про которых давно известно, что одни живут хорошо и счастливо, а других Всевышний всячески карает.

– Говорят, они отделяются, – добавил Чаплин. – Что ж, Бог им судья. Как говорили на Руси, паршивую овцу из стада вон.

На следующий день Соломон узнал, что в Москве есть калининградское землячество – узнал он об этом из телеграммы, которую прислали ему в министерство сами члены землячества, которые, обращаясь к Соломону как к министру иностранных дел республики (признали, значит, – хихикнул Соломон), просили считать их теперь москвичами, потому что калининградцами в такой обстановке они себя считать не хотят. Вечером того же дня в Москве у представительства почему-то Евросоюза прошел пикет прокремлевских молодежных организаций под лозунгом «Чужой земли мы не хотим ни пяди», – именно так, с точкой, понимайте как хотите.

Потом Лимонов в «Известиях» написал «Лимонку в Калининград»: «Тевтонские леса, грибы-мухоморы, и оловянные небыстрые реки с одеялами гнуса над ними. Чужая земля, в буржуазном угаре решившая стать белоленточной республикой. Общечеловеческие ценности сделали из них глупых чудовищ. Ну и пускай катятся. Севастополь русский город, Рига русский город. Кенигсберг русским городом не был и не будет».

Что-то происходило; салатовым маркером закрашивая в своем кабинете на карте бывшую область поверх розового, – получалось что-то бурое, но, что важно, уже совсем другой цвет, чем туша большой России, – Соломон спрашивал себя, зачем русским понадобилась эта игра. Даже в детсадовском детстве, когда его начали дразнить евреем, Соломон не научился говорить о русских в третьем лице, «они», а сейчас пожалуйста, все очень естественно: зачем им это понадобилось?

Ушастый силуэт региона на карте стал совсем почти черным, Соломон елозил по нему маркером – не понимал, не понимал.

В зале после ремонта еще пахло краской, а Соломону казалось – рыбой. Отдать российскому посольству заброшенный рыбный магазин – это он придумал, Соломон; до войны в магазине сидело советское консульство, еще позапрошлый губернатор хотел по этому поводу повесить мемориальную табличку, а теперь табличку повесил Соломон: «Посольство Российской Федерации». Но все равно это место все так и называли – «Дары моря». В газетах писали: «В «Дарах моря» выражают озабоченность», «Мнение «Даров моря» примут к сведению». Посол, печальный молодой человек, которого все в республике называли Стасом, без отчества, помахал Соломону рукой, и Соломон заулыбался в ответ – с праздничком, мол. Впервые в жизни на приеме по случаю Дня России, и не просто на приеме, а как высокий гость, министр. Он приобнял Стаса, тот натужно улыбнулся в ответ. Московский мажор, приехавший в город с прицелом на губернаторство, стал вдруг дипломатом, и ему явно не нравилось. Приедешь в Москву, тебя спросят – ну как ты, старик? – Да вот, я посол в Земландии! – Ничего-ничего, не переживай. Соломон заметил, что у посла подрагивает веко и, видимо, желая обрадовать посла, сказал ему шепотом, что сейчас придет президент. «В смысле Николай Николаевич».