Дмитрий Быков - Статьи из журнала «Эхо планеты»

Преимуществ у такой жизни ― море, начиная от предсказуемости всего и кончая обилием щелей, куда можно забиться; а недостаток, пожалуй, один, но очень существенный. При такой организации жизни человека всеми силами будут отгонять от дела, которое он умеет делать. Профессиональной реализации ему придётся добиваться так же, как Иаков добивался Рахили: сначала семь лет делать не своё, и только потом, может, разрешат иногда, понемногу, очень плохо осуществлять предназначение.

Мы сегодня, да, собственно, и всегда,― страна людей, которым, по справедливому замечанию Лидии Гинзбург, платят за то, чтобы мы не работали, или, точнее, чтобы занимались нелюбимым: это примерно как у Оруэлла в «1984», где самым страшным грехом считались совокупления с нравящейся женщиной. Если у человека есть любовь ― он уже выполз из-под тотального контроля, завелась у него какаято своя жизнь, пристрастия, появились абсолютные ценности… А этого нельзя! Это конец рабства!

Если все начнут любить тех, кто им подходит, и профессионально заниматься тем, к чему лежит душа, страна примется бурно развиваться и выскочит из болотного состояния. Больше того, у профессионала есть рабочая совесть, есть принципы, и нравственность человека вообще во многом определяется тем, как он работает, а не тем, сколько кушает и с кем спит. Тунеядец ― идеальный раб: ему всё равно, от какой работы бегать и на каком фронте сачковать. Если у всех в России заведётся профессия и соответственно совесть, требовательное и серьёзное отношение к себе, сразу станет гораздо меньше лжи. И к выборам будет другое отношение. И мера ответственности за свою судьбу тоже изменится. Поэтому нам ни в коем случае нельзя позволять профессионализацию: у нас должна быть страна людей, никому не приносящих пользы. Только на этом условии можно оставаться болотом. Благо нефти хватает.

Вспомните: главной задачей всякой власти тут всегда было ― отлучить от ремесла: режиссёр чтоб не смел снимать кино, актёр ― играть кого хочет… Это касалось и самого обыденного, рутинного производства: все ведь знают, с какими проблемами сталкивался любой рационализатор, умный организатор, любой, кто научился извлекать из работы не только прибыль, но и удовольствие. Передовиками назначали тех, кто годился для витрины. И большинство этих назначенных передовиков никакими суперрекордсменами не были. Андре Жид разоблачил Стаханова, написав, что во Франции любой шахтёр делает такую норму, не особенно напрягаясь,― и его тут пятьдесят лет не печатали! А во время репрессий в первую голову истребляли тех, кто умел и любил делать своё дело; и в девяностые с производством расправлялись по тому же принципу.

И вот, товарищи, настала жара, и стало можно в этих экстремальных обстоятельствах реализоваться. Те, кто умеет бороться с огнём, стали с ним бороться. Те, кто умеет собирать и распределять помощь, с утра до ночи сортируют посылки. Добровольцы-врачи и добровольцы-строители отправились по сгоревшим населённым пунктам. У них появилась точка приложения энергии и знаний, а куда им было деваться в стране, которая ничего не делает? Наконец, у всех образовался смысл жизни, возникающий у нас, увы, лишь тогда, когда что-нибудь горит. Жара, как война, всем подарила ощущение тайной связи, нужности, той толстовской «скрытой теплоты патриотизма», которая в обычной нашей жизни не видна, но в жару тлеет, как торфяник.

Жара в России стала не просто и не столько природной катастрофой, катастрофы, слава Богу, нет. Она стала поводом в очередной раз ощутить себя людьми. Именно поэтому она ― главная тема, главное, а может, и единственное событие года. Это и хорошо, и очень грустно.

Впрочем, нельзя не сказать ещё об одном аспекте погоды. Погода стала, так сказать, крайней: люди ругают её, потому что всё остальное ругать нельзя. Нет, дело не в запретах, не в строжайшей цензуре на электронных СМИ, а в том, что у нас ведь, по сути дела, всё ― погода. В том смысле, что практически всё неисправимо. Пробки. Воровство. Отсутствие выборов. Хамство на всех уровнях. Чудовищное образование. Враньё. И так далее, со всеми остановками. Но, когда мы ругаем эти вещи, мы плюём против ветра. Потому что все эти претензии ― в огромной степени к самим себе. В том числе и претензии к власти ― потому что эту власть мы терпим, потому что нам она удобна, потому что нам комфортно существовать в ситуации социальной безответственности. Ведь это все «они». А общество как бы и ни при чём.