Андрей Грунтовский - Разговор в письмах о материке Россия

Сказка пророческая. Вот и в землю нас вогнали по пояс, и огнем палят всякие чуды-юды, кромсают на куски, а мы все спим. Только сказка на этом не кончается. Еще предстоит победить змеиных жен: одна напускает голод и оборачивается яблочком-искушением, другая — жажду и манит отравленной водой, а третья тянет в пуховую постель, где каждый, кто ложится, сгорает адским огнем. Иван-крестьянский сын спасает и от этих напастей. И это все у нас впереди… Бог даст.

Итак, постановка народности, то есть самого народа, не мифического «народа-богоносца», строителя «Нового Иерусалима», и не того народа, которого «должно резать или стричь» (именно богоносца всегда и режут, и стригут), а реального народа, ради которого, во спасение которого были дадены нам и самодержавие, и Православие, постановка всего нашего народа во главу угла и есть, на наш взгляд, единственно верное решение русского вопроса. Не спит народ наш, бьется из последних сил, вопиет душа народная: «Проснитесь, и сим одолеем!»

С кем в конце концов окажемся мы, да и государство наше, — с западниками-демократами или с патриотами? Да и может ли вообще возродиться Церковь внутри гибнущей государственности? Чудо-юдо с каждого телеэкрана дым в глаза пускает, а «имеющий меч» не рубит… Именно с этого пункта — подмены смирения непротивлением — и начался отход интеллигенции от Церкви еще в XIX веке. Здесь мы опять упираемся в неразработанность христианского учения о Промысле. Какая же социальная борьба, если «все по воле Божьей», и притом при полной свободной воле? И сейчас наша интеллигенция бьется над теми же вопросами, над какими бился Иван Карамазов, а брат его Алеша (попович!) — все так же молчит.

Мы снова вернемся к последовательности в уваровской триаде. В современных православных изданиях везде читаем: «Православие, самодержавие, народность», — дескать, стоит воцерковиться, и сразу делаешься русским. (Почему грузины, например, до сих пор русскими не сделались — христианство же приняли раньше нас?) А ведь у Сергея Семеновича было: «Самодержавие, Православие, народность». Умирающий Александр Третий так и говорил Николаю Александровичу: «Береги самодержавие…» Не уберегли. Неужели и после этого не понятно, что самодержавие и Православие даны Богом для народа, а не наоборот? И если еще что-то можно сделать на вымирающем нашем материке, то только поставив русский вопрос с головы на ноги: народность, самодержавие, Православие. Именно так ставил вопрос в применении к воспитанию И.А. Ильин (см. гл. «О национальном воспитании» в кн. «Путь духовного обновления», 1937).

На наших глазах литература перешла через главный свой рубеж — закат русского фольклора… и не заметила… Последнее поколение, выросшее при Аринах Родионовнах, — ушло, уходит. А подлинно воцерковить литературу нашу, не вернув ее к народным идеалам… возможно ль?

Тут, в соответствии с триадой, в русской словесности можно выделить три направления. Первое — словесность проповедническая. С ней у нас как раз более-менее: есть и новые авторы, есть и что перепечатывать. Второе — публицистика как опора державного строительства. Это направление, на наш взгляд, сейчас слишком многословно и многоголосо: нет правильного решения русской идеи. Вообще — не хватает элементарного понимания основ христианства. Партийная ругань и жалобы — а где созидание? Наконец, третье направление — художественная литература (должная иметь в идеале и проповедническую, и публицистическую составляющие, но уже не явно, а через художественный образ). Здесь в настоящее время путаницы больше всего: для «православной литературы» характерна подмена содержания формой (сущностную православность подменяет православная тематика). Этап, конечно, неизбежный после двухсотлетней секуляризации, но, надеемся, преодолимый.

Все это, естественно, содержательное, а не жанровое деление. Каждое из направлений нуждается, во-первых, в обращенности к народу (к русскому народу вообще, а не к 1 % воцерковленного народонаселения), соотнесенности каждого художественного слова с народной традицией. Во-вторых— в самодержавности. Не призыв к реконструкции монархии (при которой и самодержавность-то редко когда проявлялась), а реальные усилия по строительству русской державы, для русского народа. Что это значит для художественной словесности? Самодержавный принцип в словесности действительно не в том, чему привержен автор (какой государственной системе), а в иерархии его эстетических ценностей. Если нравственные категории его словесных творений теоцентричны, то принцип самодержавности налицо. Если слово автора нравственно плюралистично (опрокинутая, антихристианская или «двойная» мораль), то налицо эстетический демократизм. В-третьих— в Православии. В русском народном Православии. Что требует, конечно, построения русского народного (простого и четкого) богословия: монизм, свобода воли, вытекающее отсюда учение о Промысле и эсхатология (а стало быть, как следствие — историософия), решение теодицеи, в конце концов. Это только и может обеспечить целостность сознания (теоцентризм) в художественном произведении. Путь, завещанный И.В. Киреевским, едва ли пройден и на треть.