Витаутас Петкявичюс - Корабль дураков

Под давлением общественности Центральный Комитет КПЛ неожиданно образовал комиссию по расследованию обстоятельств разгона митинга. Ее председателем был назначен Й. Шерис, я – его заместителем, членами комиссии — В. Томкус, А. Бартусявичюс, Й. Гуряцкас, К. Мотека и еще несколько человек. Требовалось выяснить то, что и так было известно, только никто не хотел сказать вслух. ЦК задумал проверить свое здоровье рентгеновскими лучами общественности. Это было началом краха.

Во время первого заседания меня пригласил премьер Сакалаускас и сказал:

— Когда выводили солдат, меня никто не спрашивал, поэтому

Совет Министров сюда не впутывай. Я был против. Ты знаешь, кто отдал приказ?

— Знаю.

— Ну и заворачивай оглобли в ту сторону, только смотри, не опрокинься на повороте. Кого нужно, я предупрежу.

Заместитель министра внутренних дел Мисюконис положил передо мной «План мероприятий», на котором красовались его резолюция и подпись. План был подготовлен начальником Вильнюсского управления милиции Матузанцем.

— План я подписал, но приказа применить бананы и слезоточивый газ не отдавал. Это приказал второй секретарь ЦК Митькин. — Где приказ?

— Его нет. Все было по телефону.

Его слова подтвердил и заведующий отделом ЦК КПЛ Гержонас, но со слезами:

— Петкявичюс, мне 39 лет, у меня двое детей… Ты знай, но не выдавай. Мне тоже нужно жить.

Для вида отправились во второй полк. Его командир Станчикас был откровенен:

— Я солдат. Если будет приказ, выведу снова.

Он показал склад, где хранились щиты, бананы и газовые пакеты «Ромашка», из которых во время операции были использованы только два. Их могли применить и сотню, поскольку пакетов никто точно не считал.

— Они постоянно портятся, отмокают, аэрозоль оседает, поэтому одни уничтожаются, выбрасываются и заменяются другими.

Весь наш улов — синяки на теле и под глазами платного провокатора Андрейки, но все — по уважительной причине: заявления четырех солдат, о том, что этот, по их словам, придурошный тип пинался, дрался, ругался, и, соответственно, четыре справки врача о легких телесных повреждениях служивых. Кроме того, Терляцкас и «Саюдис» собрали заявления девятнадцати человек — тому прыснули в лицо неизвестным газом, тот получил пониже спины, а того протащили по улице. Самое большое доказательство противоправных действий — выпущенный Озоласом плакат. Очень скоро он попал в зарубежную прессу.

В отснятых видеоматериалах тоже ничего нового. Одна брошенная бутылка, один никого не задевший кусок брусчатки, а крови – ни капли. Представленные прессой лужи крови газетами и надо было вытирать. Но важно не это. Интересно, что в работу комиссии попытался вмешаться генерал Эйсмунтас. Он несколько раз довольно подробно изложил, что следует отразить в наших выводах. Мы вежливо выслушали, но все сделали по–своему.

— Перед государственной комиссией все опрашиваемые равны, заметил я ему.

Генерал сильно рассердился и после каждого предложения становился все более официальным и холодным. Я понял, что обзавелся еще одним врагом. Эта догадка вскоре подтвердилась. С того раза все свое влияние на государственных мужей генерал обратил против меня.

Странно, что на второе или третье заседание явился и скрывающийся Терляцкас.

— Я верю вам, — сказал он мне и Казимерасу Мотеке, который в конце концов разъяснил этому гиганту мысли, что юридическая сторона в деятельности Лиги свободы Литвы является самой слабой.

— У меня нет юристов, признался Антанас.

— Их можно найти и среди нас, — расщедрился Казимерас.

В тот период он очень активно собирал все нужные для его общественной деятельности баллы, из которых сколачивал стойкое прикрытие своего прошлого.

С ним вдвоем у меня дома мы писали выводы комиссии, когда не ожиданно зашел Ландсбергис. Он еще раз изложил позицию генерала.

— Не твое дело, — лопнуло мое терпение. — Когда все члены комиссии подпишутся, сможешь критиковать, а пока посиди и посмотри телевизор.

— Вы подставляете «Саюдис» под топор. Не надо придавать чрезмерного значения хулиганам Терляцкаса, — повторял, как заведенный, профессор.

— А тебя кто уполномочил? Эйсмунтас?

Когда эмиссар ушел, Мотека спросил:

— Ты чувствуешь, он слово в слово пересказывает мысли Эйсмунтаса?

— Я разозлился, поэтому не обратил внимания.

— Я юрист, так могут говорить только люди из моего клана. Кроме того, откуда ему известно, что план подготовил Матузанец и что министр Лисаускас ни при чем?