Аркадий Бабченко - Операция «Жизнь» продолжается…

Вывозили Леху на машине. На границе с Ингушетией была пробка, беженцы валили толпой. Боевики втихую подошли к окошку КПП о чем-то там договорились, и их вместе с Лехой провели в обход кассы. Так, минуя все блокпосты, с вооруженной бородатой охраной и доехали до самой Назрани.

— Наши должны были меня встретить на границе — Ваха обратился к правительству, хочу, мол, безвозмездно передать пленного, и меня там ждали — спецслужбы, корреспонденты, «Скорая». А я уже в Назрани. Подходит фээсбэшник: как ты проехал? Я говорю — я-то откуда знаю. Ну, они по рации передали — айдате, приезжайте, он уже здесь давно…

Следующие двадцать месяцев Леха провалялся в госпитале Реутова. В раздробленном бедре началась гангрена, остеомиелит, и врачи вырезали ему девять сантиметров кости. Ногу ниже колена опять распилили, снова поставили аппарат Илизарова.

Каждый день в течение этих месяцев Леха свою ногу вытягивал. Винтики подкручивал сам. Завел линеечку, блокнот и вычеркивал по миллиметру. Дембельский календарь такой у него был — не дни считал, миллиметры. А нога-то от колена отодвигается, жилы, вены, мышцы растягиваются. А больно. Но на шесть с половиной сантиметров Леха ногу себе все же вытянул.

— Тот аппарат Илизарова, который поставили в Грозном… Я Ширвани обещался его вернуть, он же дорогой — спецсталь, все дела. А когда в Москву приехали, через пару недель эту больницу в Грозном разбомбили… Отправлять некуда. Но по человечески я бы отправил, потому что они мне отдали последнее, хотя я для них никто.

В этом госпитале Леха и узнал, что он погиб. Его тело, найденное на том поле под Новолаком, было опознано по остаткам одежды и отправлено в 124-ю лабораторию в Ростов.

— В Реутове оказались пацаны с Зеленокумской бригады. Тогда ночью они все же добрались к нам на подмогу. Я спрашиваю — не слышали, кто там погиб? Отвечают: лейтеха и сержант с зенитной установки… То есть я. Меня по штанам опознали: пока лежал, захотелось в туалет, а никак. Ну, я штаны разрезал, скинул, а они же пронумерованы. По ним меня и опознали. Подумали, что мое тело съели собаки — там собаки едят же людей. Я говорю — «ты уверен, что сержант-то погиб?» «Да, говорит, ездили ребята с твоего взвода, и вас всей кучей признали погибшими». Я когда сказал, что я и есть тот самый сержант… «Да быть не может! Тебя же опознали! Тебя даже уже похоронили в общей куче!» Даже через год матери приходили похоронки, чтобы она съездила в Ростовскую лабораторию, опознала и забрала мое тело… Списали меня на боевые, короче.

За своими похоронками Леха ходил в военкомат сам. Просил выдать справку, что вот он, сержант запаса Алексей Новиков, живой, стоит перед ними. Справку не дали — не в их компетенции. В общем, начались его обычные солдатские мытарства по выбиванию из государства правды.

— Тихомиров сказал, что мой плен мне засчитают как боевые и оплатят. Я пишу — оплатите мне за плен. Мне приходит ответ — нужна справка, что я живой. Подтвердить, что существую. А как я подтвержу, когда на меня похоронки приходят? Короче, мне надо еще раз к Басаеву съездить — Басаев, дай справку, что я у тебя в плену был…

За войну, плен, почти два года госпиталей и девять сантиметров ноги Лехе заплатили только единовременное пособие по ранению и материальную помощь. А боевые… Боевые заплатили за один день — за тот самый, когда его ранили. Больше он на войне вроде как и не был.

Впрочем, жаловаться на жизнь ему грех. Лехина война подарила ему мир. У него семья, квартира, сын. Он — самый известный «чеченец» в Башкирии. Общественник — член Башкирской организации участников вооруженного конфликта в Чечне. Лехе дали квартиру, пенсию — пять тысяч, по местным меркам просто огромная. Получая эти сто семьдесят долларов, Леха может не работать. И всего за девять сантиметров ноги.

Мы сидим с ним в деревенской бане его отца, пьем местный «Шихан». Лехина нога изувечена страшно.

— Как получилось, что меня бросили…Трое с моего расчета сбежали. Прибежали к нашим, сказали, что все погибли. Лейтенант погиб, Санька погиб, я погиб. Ну, а за мертвыми зачем лазить, живых класть. Их можно потом подобрать. Но если б они знали, что я живой, они бы забрали, конечно. А так… Любой офицер такое решение примет, это правильно.

— Ты не пробовал разыскать их?

— А что я у них спрошу? Зачем вы, пидарасы, меня бросили? Один из них с ума сошел, кстати. Да и потом… Если бы они не бросили меня всего такого в жопу раненного — где бы я был? Калека, инвалид, который никому не нужен? В общаге с костылями без ничего? Все что у меня сейчас есть, есть потому, что я прошел через то, через что прошел. На моем месте мог быть другой человек, и ты сейчас беседовал бы не со мной, а с другим. Просто так сложилось — оказаться мне там.