Аркадий Бабченко - Операция «Жизнь» продолжается…

Притащили его то ли в школу, то ли в детский сад какой. Там другие бородатые, опять нож к горлу — ах ты сука, мусульманин, а против своих воюешь, братьев-мусульман убиваешь! Опять давай голову резать.

— Я говорю — я русский! Просто я в Башкирии живу, там у нас все такие! У меня крест был, я им крест показываю — вот, я русский. Они в замешательство впали. Это и сыграло роль. Начали допрашивать: «Ты кто?» Я отвечаю: «Младший сержант Новиков». «Молодец, не соврал. Раз не соврал, мы тебя резать пока не будем». Я говорю: «А с чего вы взяли, что я не соврал?» «А вон, посмотри, — и рукой показывают, — это твой лейтенант, Кортиков Дима». Я слышал, что кто-то стонет, но не знал кто. На год или на два меня старше был… В общем, поговорили они со мной, а потом пошли и отрезали моему лейтенанту голову… В этот момент я понял, что меня убьют.

Голову Лехе резали девять раз, но каждый раз он как-то отмазывался. Понял одно — надо вести себя нестандартно. Сбить с толку, зацепиться языками и загрузить. Только это и спасало.

— Нож подставляют, я — подожди, подожди, дай покурю, потом отрежешь! Потом зажигалку. Потом — можно себе оставлю? Зачем человеку, которому сейчас голову отрежут, зажигалка? Мелочи, а они сбивают с толку. У меня была «Прима», а она ж вонючая. Смотрю, один уже несет две пачки «Парламента» — на кури нормальные, а то дышать нечем… И каждый раз я вот как-то отмазывался. Есть люди, которые сломались — режь меня, делай что хочешь, лежит, как овечка. У меня этого не произошло, как-то пытался бороться за жизнь. Даже как-то интересно было. Такие дискуссии разводил…

В этой школе продержали Леху недолго — один день всего. Назавтра повезли куда-то в тыл.

Когда боль после тряски отпустила, и смог он различать предметы, оказалось, что находится Леха в комнате. У двери — мужики с автоматами. И здоровый один среди них, как-то особенно бородатый — сразу видно что главный. Глянул на Леху: «Больно?». Больно. Что-то сказал по-своему и ушел. Через какое-то время появился врач, стал осматривать рану. «Знаешь, кто это был?» — спрашивает. «Нет, не знаю». «Это Шамиль Басаев, наш командир». И вот там, в штабе у полевого командира Шамиля Басаева, глядя как врач боевиков бинтует ему ногу, окончательно понял Леха — не будут его резать. Принял почему-то Басаев такое решение.

— Басаев на меня произвел впечатление… Ну, не знаю, обычный мужик. Вот придут сейчас какие-то левые люди и начнут убивать наших родственников, ты ведь тоже возьмешь автомат и тоже пойдешь убивать, правильно? И они также. К этой войне относятся так — не лезьте на нашу землю, Россия хочет установить свои порядки, мы и воюем. «А на фига на Дагестан пошли?», — спрашиваю. Они не смогли мне на это ответить. «Да вы, говорю, триста лет воюете, не работаете, ничего не делаете». «Ты поговори нам тут, сейчас доумничаешься» — за нож сразу… Да — гады, козлы, сволочи. Но один вот принес мне сигарет. Второй ночью, когда я лежал, принес мне бутылку коньяка — болит, он видит же. «Пей, говорит, легче станет». Я говорю — я три дня не ел ничего, сейчас сблюю вам, вы меня прирежете. Он принес лепешку и пару сосисок — смотри только моим ничего не рассказывай. Боевиков я ненавижу — они убивали моих друзей. Но они и оставили мне жизнь… Я даже не знаю, у меня путаются мысли, осуждать их или что. Я научился прощать.

Из этого штаба, опять же по приказу Басаева, перевезли Леху в Грозный, в городскую больницу, где на излечении находились раненные боевики. И здесь случилось второе чудо — чеченцы Леху прооперировали, собрали ему ногу и даже… поставили аппарат Илизарова!

— Наркоза у них не было, начали резать на живую. Я минут пять-десять орал, потом вырубился. Проснулся — на ноге стоит аппарат Илизарова…

Жил Леха в этой больнице в уголке, как кошка. И относились к нему как кошке — надо раз в день покормить, кинут кусок хлеба и кружку воды — и опять забудут. Убивать не убивали, но и радости от Лехиного присутствия здесь тоже никто не испытывал — враг все-таки, понятно.

Но лечить лечили. Три раза в день приходила медсестра, делала уколы, бинтовала.

Однажды когда она привычно-равнодушно воткнула ему в задницу шприц, сказала как бы между делом — это последний укол. Леха даже обрадовался: кому охота задницу-то дырявить? Медсестра посмотрела на него как-то странно, сказала, что, сколько оплатили, столько и вкололи, и ушла. И стало от этого взгляда Лехе как-то не по себе — показалось ему, что понял он её мысли: у нас тут, мол, свои от столбняка-гангрены загибаются, а мы лекарства тебе отдаем.