Александр Архангельский - Тем временем - Телевизор с человеческими лицами

Ведущий( явно нарушая правила нейтралитета ). Только я не понял одного. ( Аннинский. Да.) Правда ли, что существует прямая корреляция между моей свободой, моим правом на эту свободу и судьбой моего народа? Я не понимаю, почему это наносит вред народу?

Аннинский.Сейчас, отвечу. ( Непомнящий. И я, и я отвечу!) Прямой корреляции, может быть, и нет для каждого отдельного человека, но есть у интеллигенции некоторая возможность и право, и долг соображать, что она делает и что происходит. ( Непомнящий. Да.) Если ты не можешь на три шага вперед сообразить, что происходит, не говори потом: вы знаете, а ситуация переменилась. Ты на то и умный, чтоб соображать, куда меняется ситуация.

Ведущий.Я не понял, какая корреляция.

Лев Аннинский.Валя, объясни, пожалуйста.

Валентин Непомнящий.Просто тут надо взять более высокую точку отсчета, что ли. Мы находились в своей собственной — большевистской, ужасной и так далее, и так далее, но своей системе ценностей. Мы въехали сейчас в систему, которая всемирная, исключая, может быть, Восток, ислам, Китай… Это система ценностей, которая абсолютно чужда нашей русской традиции. В нашей русской традиции всегда, перечитаем Островского, всегда деньги, деньги, деньги, деньги, но в русской традиции деньги не были высшей ценностью. Никогда. Высшей ценностью было нечто другое. Совесть, долг, любовь… Но деньги были только орудием.

Ведущий.Я прошу прощения, что я Вас перебиваю. А у Гете, Томаса Манна…

Валентин Непомнящий.Мы въехали в американскую систему ценностей, которая сейчас забирает весь мир, под свою власть… Мы въехали в эту систему ценностей, где главное, самое главное — деньги.

Ведущий( недоверчиво ). «Деньги — вещь важная, спроси о том у Булгарина и Канкрина», — писал Пушкин.

Дмитриев( твердо ). Все-таки культура есть исключительно свободное деяние во имя того, чтобы на земле жил свободный, полноценный, гармоничный человек. По возможности. И свобода — это единственный неисчерпаемый ресурс страны. А значит, и государства. Она вызывает страх. И отсюда, мне кажется, все наши беды. Мне кажется, что есть ключевая формула российской истории — это слова Карамзина, замечательного человека, «если будет в России конституция, я беру семью и сваливаю в Константинополь», да? ( Ведущий, со свойственным ему историзмом : Ну, «сваливаю» там не было.) Ну, я так, чтоб понятнее было… Дело в том заключается, что страх перед жизнью свойственен исключительно всем людям на земле, и в Европе также. Экзистенциальный страх. И поэтому люди делегируют свою свободу. Еврочиновникам, евростандартам. Все мы замечаем, как это происходит, при всем флере благополучия. Но ни одной стране мира, ни одному гражданину мира не свойственен такой страх перед собственной страной, как моим соотечественникам. Во все времена. Причем не просто перед страной в целом…

Ведущий.А что значит «страх перед страной»? Не понимаю.

Дмитриев( продолжает, как бы не слыша, с нарастающим эмоциональным усилением ). Страх перед Россией. Это все, о чем мы сегодня говорим… ( Ведущий, упрямо : Вы испытываете страх перед Россией?) …я слышу запах этого страха. Куда мы въехали, куда мы идем, что сделают они с нами, что мы сделаем с ними? Это страх государства перед народом, это страх интеллигенции перед деревней, это страх деревни перед интеллигенцией, это страх… ( Непомнящий. Ничего такого я не чувствую.) …одной корпорации перед другой. Это страх людей внутри корпорации: не то обо мне подумают. И на этом строится очень страшная и сложная система взаимоотношений. И люди думают не о том, как реализовать свою свободу и свободу других, а как оградить себя от этих угроз. Это происходит в политике, это происходит в культуре, это происходит в наших снах. Я что — я тоже боюсь. Но, по крайней мере, это надо осознавать. И единственный способ преодоления этого страха — возникновение взаимного доверия в стране при трезвом понимании, что люди разные и каждый несет в себе определенную опасность. Единственный способ — это свободная культурная работа, культура как деяние, а не разговор о том, куда там культура пошла и мы куда-то с ней въехали. Мы либо ее делаем, осознавая себя свободными, мы либо ее не делаем. Сейчас никто не говорит о деле свободы как об общенациональном деле. А дело свободы — это великий гуманистический проект.