Александр Архангельский - Тем временем - Телевизор с человеческими лицами

Ведущий( смущенно и несколько даже растерянно ). Понял.

Дмитриев.Я думаю, что двадцать лет назад подспудная работа культуры и свободы — я не имею в виду только деятельность диссидентов или политических оппонентов системы, я имею в виду деятельность всех, кто читал Пушкина, кто преподавал гуманитарное знание, кто мечтал о свободе, даже не будучи свободным — в сочетании с чудовищно ускорившейся энтропией и распадом, полным распадом советской цивилизации привели к взрыву, каковым явилась перестройка.

Ведущий( продолжает гнуть свою линию ). Но итог — благо или зло? Или ни то, ни другое?

Дмитриев( философически ). Если мы сейчас сидим и говорим об этом свободно, полагая себя людьми культуры и культурными людьми, то это благо.

Ведущий.Валентин Семенович, когда-то противопоставляли свободу «от» свободе «для». Перестройка — это была свобода «от» или свобода «для»? То, что происходит сейчас вокруг нас, это утрата или обретение?

Непомнящий.Все предшествующие семьдесят лет было, от чего освободиться, поэтому и перестройка была свободой «от». Что очень страшно. И поэтому я склонен считать, что тогда произошла (не умышленная, но оказавшаяся таковой) революция, которая в итоге оказалась попыткой, тоже неумышленной, наверное, вывести Россию из ее традиции национальной, тысячелетней. Пушкин сказал, что Россия вошла в Европу, как корабль, спущенный со стапелей. Так вот она вошла в европейский дом, все думали, что это будет очень хорошо и похоже на революцию Петра. Но Петр был гениальный человек, хотя я его не очень люблю. А здесь, к сожалению, гениев не было. И получилась ползучая катастрофа, которая продолжается до сих пор. Что она принесла? Может быть, в материальном смысле, некоторому числу граждан она принесла благо, но в моральном, духовном смысле зло перевешивает.

Когда начали печатать вещи, которые раньше не печатались, за которые сажали и т. д., я уже тогда (просто потому, что я сорок лет изучаю Пушкина и немножко понял алгоритм истории и культуры), я тогда уже предполагал, что это последнее большое, значительное и, может быть, великое, что есть в веке ХХ. А что будет дальше, не знаю. И я оказался прав. Потому что все лучшее было написано тогда, когда сажали, когда преследовали, убивали. После того, как перестали преследовать, убивать — не сочтите это за цинизм, я не… ( Ведущий, опасливо . Сейчас Вас поймают Ваши оппоненты.)… вот сейчас другое время, свобода — и ничего, даже на долю ногтя, похожее по значительности, величию и красоте тому, что создал тот же Платонов не появилось.

Дмитриев( все еще философически, сохраняя вальяжность, но уже в некотором напряжении ). Во-первых, я совершенно не считаю, что нынешний деготь, скажем так, имеет непосредственное отношение к тому культурному прорыву. Может быть, мы благодаря тому прорыву и держимся до сих пор, в значительной степени? Кроме того, я считаю это время своим временем и, при всех его издержках, я благодарен судьбе за то, что живу в эти годы. При всех своих страшных снах, испугах и ужасах. Потому что ничего подобного я не ожидал. В жизни есть подлецы, дураки, корыстные люди, в жизни есть праведники, слава Богу. В жизни есть культура, в жизни есть помойка, но одно дело, когда она прикрыта серой пажитью, а совсем другое дело, когда все это перед нашими глазами, и мы должны в каждом случае сделать выбор, вырабатывать свое отношение.

Аннинский( оживленно и со склонностью к парадоксализму ). Я никакой свободы не чувствую, пока ее меня не лишили. Так вот все это мне не нужно. Все это было транспонировано великими русскими философами-идеалистами с Запада, причем только для того, чтобы объяснить, что у нас всегда в России жили по другой парадигме. Воля — это чего Я хочу, и воля же, когда Я это хотение в себе смиряю. Вот тут мне немножко легче понять, что у нас происходит. ( Непомнящий. Правильно, правильно.) Мне, разумеется, очень приятно, когда напечатан «Чевенгур», «Соляной амбар» и все прочее. Я как человек, занимающийся чтением и писанием, всегда хочу поделиться мыслями, и мне нужна гласность для этого. Это уровень профессиональный, на котором я всегда одобряю все, что появляется. Сидим мы с вами разговариваем — ради Бога, если это свобода — хорошо, если это воля — тоже хорошо. Заткнут пасть — плохо. Кроме того, я еще гражданин этого государства и человек этого народа. Это тоже уровень, который зависит совершенно от других вещей. Мы не в Европу въехали, Валентин Семенович, мы в Америку въехали… ( Непомнящий. Правильно!) …думая, что это одно и то же с Европой. ( Непомнящий. Правильно!) Теперь оказывается, что это не одно и то же. Так вот, когда речь идет о государстве, о бытии народа, я как профессионал, которому нужна свобода печати и всего прочего, отступаю, мне дороже жизнь моего народа и государства, чем все мои возможности высказаться. Плохая страна, но моя страна! А гласность — потом.