Виктор Ротов - Ближе к истине

Отразив контратаки противника, его батальон занял населенный пункт Бжесце (Польша), создав благоприятные условия для форсирования реки дивизией. Звание Героя Советского Союза присвоено 27 февраля 1945 года.

После войны был райвоенкомом. С 1948 года в запасе. Награжден орденами Ленина, Александра Невского, медалями. Умер 18 марта 1971 года. Похоронен в г. Абинске.

Вот и все.

Правда, еще фотография была. Красивый овал лица, гладкая прическа, взгляд твердый, волевой, бесстрашный. Из тех бойцов, которых и пуля боится, и штык не берет.

Покопавшись в архивах военкоматов и ничего не обнаружив существенного, кроме скупых анкетных данных, я решил съездить в станицу Холмскую, на родину Героя. А потом уже на могилку в Абинск. Дождался весны, и 18 марта, в день его кончины, отправился на автобусе. Уже в пути вдруг перерешил — думаю, проскочу сначала в Абинск, на могилку, а потом уже в Холмскую. Авось кого из родственников встречу на кладбище. На одной из остановок купил цветы и… бутылку водки. Возложу цветы, а потом с кем‑нибудь, кто окажется рядом, помянем Героя, и оггуда отправлюсь в Холмскую.

В Абинске расспросил, где кладбище. Добрался, отыскал могилу Григория Трофимовича. Скромная оградка, скромный обелиск со звездочкой. Надпись о дне рождения и дне кончины Героя. Тишина вокруг и по — мартовски прохладный ветерок. Травка зеленеет. На деревьях набухают почки, кутаются в первый серебристый пушок листочки. Небо в сером неподвижии. И довольно прохладно.

Я повесил на оградку свою сумку, в которой призывно булькнула бутылка, и увидел неподалеку на лавочке мужчину в темно — серой «аляске» и в черной вязаной шапочке. Сухолицый, морщинистый, с впалыми щеками и кустистыми, нависшими бровями. Он смотрел на меня с неким интересом.

— Кем доводитесь Григорию Трофимовичу? — без обиняков спросил он, как только увидел, что я обратил на него внимание.

Я помедлил с ответом. Что ему сказать?

— Да вот приехал помянуть.

— Похвально. Похвально, — сказал он, поднимаясь с лавочки, вынимая из кармана сигареты и направляясь ко мне… — А я вот тоже… пришел покурить с ним. Он любил это «Давай закурим, товарищ по одной…». Шульженко поет. — Он протянул мне пачку «Примы». — Давайте покурим…

— Вы его знали?

— Ну как же?! Однополчане. Сам‑то я орловский. А сюда, на Кубань, он меня затащил. Посля демобилизации.

Он поднял капюшон «аляски», повернулся спиной к ветру, сквозливо гулявшему меж деревьев и надгробий.

— Я у него связистом был. Мы тогда вместе награды получили. Он Героя, я медаль «За отвагу». Форсировали Вислу возле Пулавы…

Покуривая горькую «Приму», я слушал его и думал: сам Бог послал мне этого человека. И мысленно похвалил себя, что сподобился прихватить бутылку: как нельзя кстати! Вдруг разговорится фронтовик. Предложил:

— Может, помянем по солдатской? У меня… — я выразительно кивнул на сумку, где стыла бутылка.

— Не — е! — энергично качнул он головой. — Укатали сивку крутые горки: выбрал свою норму. Теперь, — он «резанул» ладонью по животу. — Прохудилась пивоварня, — как говорит моя старуха… — Помолчал, глядя в сторону, вдаль. Вдруг решительно ударил окурком оземь. — А — а-а! Где наша не Пропадала! Семь бед — один ответ…

Я вжикнул молнией на сумке, раззявил ее и, не снимая с оградки, развернул в ней нехитрую закусь. Раздвинул походный стаканчик, которым в Кисловодске пил нарзан в бюветах, достал турнабор: ложка, вилка, нож и открывачка. Налил сначала ему.

— Ну! — взял он стаканчик. — Царствие тебе небесное, комбат! Тогда миновала нас костлявая, а вот на гражданке ухайдокала жись.

Он помолчал, задумался на миг.

— На то, видно, Божья воля. Ага! — Выпил залпом и выплеснул мнимые остатки, сказал, не кривясь: — Меня зовут Василий Иванович. Как Чапаева. А вас?

Я назвался.

— И все‑таки, кто вы комбату?

— Как вам сказать? Хочу вот написать о нем. О подвиге его…

— Писатель, что ли?

— Книгу о Героях Советского Союза собираем…

— Ну и?..

— Ну и самого‑то нет. И порасспросить некого.

— Как некого? А я?

— Вот вы только. Счастливый случай. А так — не знал, что и делать.

Василий Иванович задумался, вяло жуя хлеб. Взглянул на обелиск, вскинул свои кустистые брови, сказал:

— Пойдем сядем на скамеечку. На ней вроде затишнее…

Пошли сели на скамеечку, я развернул газетку с колбасой и хлебом. Молча выпили еще по одной. И снова он нехотя пожевал хлеб. Закурил и сильно затянулся.

— Дело было летнее. Жара! Мы в составе Первого Белорусского. Левое крыло. Командующий Рокоссовский. Наша шестьдесят девятая под командованием генерала Колпакчи шла через Ковель, Люблин. Добивали группу немецких армий Центр. Ох и гнали! Не позавидуешь фрицам. К тому времени научились уже бить фашистов. Белорусские партизаны помогали. Потом подключились поляки. Дружили мы тогда. Это сейчас нас развели. А тогда!.. Ломим. Фриц бежит почти без оглядки. Впереди Висла. Предстоит форсирование. В короткие привалы готовим плавсредства для переправы. На ходу пополняемся. Идем впереди всей армии. Разведка боем — наша. Первое соприкосновение — наше. А он хоть и бежит, сам огрызается. Особенно на подступах к Висле. Заслон за заслоном. Надо пробивать. И готовиться к форсированию одновременно. С нами, правда, танковые подразделения. Этакий железный кулак, нацеленный в морду фрицу. Ладно!..