Виктор Ротов - Ближе к истине

Вот с этого рассказа «Первая книга», пожалуй, и начну. Ибо в нем даны исчерпывающие как бы самооценки.

Вкратце суть дела.

Удрученный невниманием к своим творениям читателей и даже друзей молодой литератор, только что выпустивший первую свою книгу, случается в командировке. На одном из ж. — д. вокзалов ввязывается в игру с наперсточниками; его обманывают, он пытается сбежать от них, но его настигают с намерением побить. Он роняет кулек, из которого выпадает книга. И раскрывается на странице, где портрет автора. Один из шайки аферистов узнает в портрете их жертву: «Как?! Перед нами писатель?!» И т. д. И шайка игроков мгновенно преображается. Мигом зауважала свою только что обыгранную жертву.

Не правда ли, закручено? Из чего следует назидание невнимательным коллегам и друзьям: вы не оценили, а вот они, люди дна, оценили.

Прообразом героя рассказа автор, конечно же, имеет в виду себя. К слову сказать — автор очень любит себя, ибо в каждом произведении берет себя прообразом. Пишет о пережитом и потому «откровения» его, чувствуется, идут из самой что ни на есть глубины оскорбленной непониманием и невниманием души. И странным образом поражают своей циничной наивностью. И такое бывает.

…Книга первое время не давала Одинцову покоя. «Едва он получил положенные авторские экземпляры, как почувствовал себя совершенно иным человеком. Как оказалось, подобно другим, он был не лишен тщеславия и с радостью не уставал рассматривать книгу, свой портрет, читать и перечитывать лестную аннотацию, рассказы, удивляться собственному уму и таланту».

На радостях, что совершенно естественно, автор дарит книгу налево и направо, «закупив за гонорар почти половину тиража».

«Надо было видеть, с каким самодовольством Одинцов приобретал эту покупку, встречал на себе взгляды продавцов и посетителей. Он отдавал себе отчет, что, возможно, они впервые видели перед собой живого писателя и с радостью и гордостью оттягивал уход из магазина, наслаж

дался почтением к себе…» «Он специально не спрашивал мнение о рассказах у тех, кого особенно уважал, ждал, когда они прочтут и выскажутся сами». «Но каково было его удивление, когда ничего этого не только не произошло, но даже он увидел: никто вовсе ничего не читал и не собирался читать, будто она и не вышла, не существовала вообще. Книгу брали, благодарили, точно за приятный подарок, но не читали. Не читали даже друзья, от кого он этого совершенно не ожидал. Исключение составляли разве что знакомые писатели и родные, отзывами которых он и вынужден был довольствоваться». «Он решил, что книгу читали, но не выражали своего мнения из зависти, но вскоре понял, что ошибся. Никого она просто не интересовала, чтобы напрасно терять время». (Стиль и грамматика Драгомирова). «Он перестал дарить свою книгу». «Ниже своего достоинства, в высшей степени нескромным тем более, считал предпринимать что‑либо, чтобы обратить на себя внимание. Никому не навязывал (ой ли?!) отрецензировать рассказы, не писал на себя отзывы под чужим именем, как делали другие, избегал авторских конференций, встреч с читателями, принятых среди писателей».

Может быть, герой рассказа именно так себя и держал. Но его прототип, который легко угадывается, вел себя с точностью до наоборот: как только получил должность (назовем ее так, как она называлась, когда ее занимал И. Л. Дроздов) директора отдела пропаганды художественной литературы при писательской организации, — первое, что он сделал, это устроил широковещательную презентацию своей книги «Игроки наживы». И не где‑нибудь, а в Кубанском госуниверситете. С привлечением радио и телевидения, участием ученых — филологов и, разумеется, аудитории в лице студентов филфака.

Как же было мне стыдно за Сашу Драгомирова, когда девочки — первокурсницы, задавая вопросы автору, потом в своих выступлениях по сути дела выпороли писателя за непрописанную во многих местах книгу. Скромно! Потому как находились под «гипнозом» профессионализма автора. (Он был уже членом Союза писателей России). Уши вяли от его невнятных ответов. И я готов был провалиться сквозь землю, когда он, перечисляя ряд классиков прошлого и настоящего литературы, как бы походя поставил и себя в небольшом отдалении от них…

Но вернемся к рассказу.

После всех переживаний по поводу невнимания и иг

норирования его первой книги герой решил «написать что‑то действительно по — настоящему значительное, что захотелось бы прочитать всем, несмотря на отсутствие времени».