Виктор Ротов - Ближе к истине

Известный столичный литературный критик Лола Звонарева в газете «Книжное обозрение» утверждает: «Традиционный, уровня Шукшина, реализм Николая Ивеншева, исследуя нашу фантастическую действительность, нередко «оступается» в сюрреалистические финалы, символичность которых печалит и настораживает одновременно.

Большинство рассказов Н. Ивеншева, поэта и прозаи

ка, чьим девизом является известное изречение «Если мне дадут линованную бумагу — пишу поперек», не пускали в люди. И только теперь эта страдальческая, с трагическим надрывом русская проза, благодаря умным, тонким, благородным людям, прорывается к читателям».

Новелла «Хмель» действительно обращает на себя внимание. И не только тем, что в ней затронута самая животрепещущая тема — тема первой любви. Первого обжигающего ощущения разности полов; трепетное и всепоглощающее, словно обнаженный нерв влечение мальчика к девочке. Когда и радостно, и боязно, и бесконечно томительно.

Вот они с другом Пашкой прячутся за углом, поджидая Олю. Вот они идут вслед за нею на почтительном расстоянии, любуясь тем, как она несет свой портфельчик, «словно боялась расплескать там учебники и тетради», представляя ее «насмешливые губки, забрызганный пигментным песком нос и выпуклый прилежный лоб», которая может «кокетливо морщить лоб, списав это выражение у взрослых». Словом, «живое золото». Потом они лопают бабушкины ватрушки, радые, что проводили Олю и что ничего плохого не случилось. И «когда мы запивали ледяным молоком ватрушки, мне казалось, что мы опять прикасаемся к Олиному существу». Словом, детская трепетная любовь. Странная — одна на двоих.

А потом «неусидчивая планета рассовала» друзей по разным концам света, как чаще всего и случается в жизни. И уже взрослыми, при встрече они не знают, о чем говорить. И, уже потускневшие от угловатой жизни, они встречаются не то с Олей, которая теперь певица, не то с ее «проекцией» на прошлое. Детская восторженная романтика перед существом иного пола как бы утопает в пучине извечной жизненной обыденности. Перед внутренним взором героя маячит образ обычной хитренькой практичной бабы, которая думает о мужчинах в лице «вокзального Семечкина»: «Бедный, глупый, как мне вас, мужиков, жалко».

Нехитрый в общем‑то сюжет — извечный человеческий восторг новизной жизни, обычное нормальное разочарование жизнью, и надвигающаяся тень вечности — все это как бы щемяще знакомо, но подано необычно. Действительно, как‑то поперек. Необычными — обычными словами, неожиданными образами «выпуклый прилежный лоб», «в желудках плескался шелк», «золотоватый голос»,

«живое золото», «неусидчивая планета», «пиджаки из печной жести», «мир, молодой, как огурец пупырышками» и т. д. Целая россыпь образов и неожиданных стилистических оборотов, любая половина которых могла бы украсить солидный рассказ — все приятно удивляет, радует и даже восторгает. Плюс неожиданная, как правило, концовка, похожая на прерванный бег, сход с дистанции. Что вызывает недоумение, а порой и досаду. Автор как бы бросает вызов классическим образцам литературы и искусства. Дразнит читателя. Нарочито раздражает. Заставляет вернуть взгляд на прочитанное, пораскинуть ленивым своим умишком, попытаться понять, о чем собственно речь? Напрячься: что хотел этим сказать писатель? В этом тоже своеобразие художника Николая Ивеншева. Не говоря уже о свежести языка, особой манере мыслить и… провозглашенной автором исповедуемой манере «ходить поперек». Неизведанными путями.

Откровенно говоря, меня не приводит в восторг экспериментирование в духе сюрреализма, импрессионизма, модернизма и прочих измов. Я убежденный сторонник ясного и четкого художественного изображения в духе реализма. Меня тихо раздражают смазанные картины Манэ и Монэ. А «Черный квадрат» Маневича удивляет своим откровенным агрессивным одурачиванием здравого смысла. И в искусстве, и в литературе всякое выпендривание меня настораживает и я, грешным делом, думаю о модернистах как о тех, которые от жиру бесятся. Слегка переделывая это простонародное выражение: люди экспериментируют от большого ума, сверхталанта. Их стесняют рамки классического искусства, они уходят или пытаются уйти за рамки реалистического изображения. Ну что ж, думаю про себя, остается только позавидовать им. Не всякому дано такое видение. А главное — умение так изобразить. Как не всякому ученому дано понять Теорию Относительности Эйнштейна. Когда я прочитал, что всего пять-шесть человек из умнейшего мира способны ее понять, я откровенно успокоился: ибо получается, что не так уж глуп и я. Точно так я спокоен, когда смотрю картины или читаю книги авторов, пишущих необычно. При этом я все явственнее вижу в этих модернистских экспериментах «подпорки» чисто реалистического характера. Без них, без этих «связок», как бы воровски позаимствованных у реализма, модернизм — шелуха, не более.