.. Булгаков подвернулся кстати. Через месяц-два все узнали, что Миша бросил Татьяну Николаевну и сошелся с Любовью Евгеньевной. С той поры - наша дружба пошла врозь. Нужно было и Мише и Л.Е. начинать "новую жизнь", а следовательно, понадобились новые друзья - не знавшие их прошлого. Встречи наши стали все реже, а вскоре почти совсем прекратились, хотя мы остались по-прежнему на ты". Следует еще раз отметить: писалось в 1932 году - о годе 1924. Причем начало 1924 года еще ничем не омрачено. 15 марта этого года Булгаков дарит Слезкину только что вышедшую "Дьяволиаду" со следующей надписью: "Милому Юре Слезкину в память наших скитаний, страданий у подножия Столовой Горы. У подножия ставился первый акт Дьяволиады, дай нам Бог дожить до акта V-го - веселого с развязкой свадебной."
Об отношениях Михаила Булгакова и Юрия Слезкина вспомнили в связи с особым интересом к жизни и творчеству первого из них после публикации "Мастера и Маргариты" в журнале "Москва" (1966 - 67 гг.) и "реабилитации" автора романа. Несмотря на тянувшуюся кое-как "оттепель" существо советского режима оставалось прежним. Булгакова печатали, его талант был публично признан. В то же время обнаруживалось намерение обосновать опоздавшее признание "оправданием" Булгакова перед режимом. Применялись два приема: 1) зачисление Булгакова в советские писатели, несмотря на "ограниченность его взгляда писателя на современность", упущение им радужных черт советской жизни (напр., К. Симонов. Предисловие к трем романам. М. 1973г., с. 9); 2) натяжки и сокрытия, которые позволяли придать Булгакову черты, долженствующие - по установившимся канонам - присутствовать или отсутствовать, у советского писателя: в частности, намеки на "революционность", нежелание эмигрировать и т.п. (сестра писателя Н. Земская, например, публикуя в 1976 г. его письма, обрывала в тексте слова, "компрометирующие" его как советского писателя. Михаил Булгаков. Письма. М., 1989, С. 7). Эти приемы позволяли и невинность соблюсти (не замахиваясь на режим) и капитал приобрести (в свою пользу и, как предполагалось, - Булгакова). В обоих случаях позиция не слишком устойчивая, поскольку даже поверхностное знакомство с биографией и творчеством Булгакова обнаруживает, что он и политический режим - антиподы, несмотря на специфическое благоволение к писателю возглавлявшего режим человека (тирана, вождя, лучшего друга писателей - по вкусу) и собственные его попытки стать советским писателем ("бакинский замысел", например).
Как часто происходило и в других случаях, был использован еще один прием "соблюдения невинности и приобретения капитала". К нему прибегла Л.М. Яновская в статье "...Бросил знание с отличием и писал...", помещенной в журнале "Юность" No3 за 1977 г. Она снимала ответственность с истинных виновников бед Булгакова и перекладывала ее на того, кто не был в состоянии защитить себя. Она избрала Ю. Слезкина, давно умершего и основательно забытого. По Яновской: Булгаков изо всех сил писал, а Слезкин ему изо всех сил мешал.
В журнал поступили протесты - от тех, кто хорошо знал обоих писателей. Ответа не последовало. "Орган печати" сохранил свою "честь", а автор статьи свою "невинность".
Прошло несколько лет. В 1981 г. в No12 "Вопросов литературы" появилась статья "на полях исследований о Булгакове". Ее автор Г. Файман верно, хотя излишне деликатно, изобличал вымысел Яновской и давал представление о ее развязной манере письма (с. 198-201).
Однако это даму-литературоведа не остановило. В 1983 г. она выпустила книгу "Творческий путь Михаила Булгакова". На этот раз, может быть, уведомленная об упоминавшихся протестах, она признала хотя бы то, что Булгаков и Слезкин были друзьями в начале 20-х г.г. (с.65, 87). Без упрека Слезкину, однако, не обошлось. Яновской не понравилось, что в бумагах Слезкина среди рецензий на книги и афиш спектаклей превалируют относящиеся лично к нему. Человеку непредубежденному такое не показалось бы пороком, а всякому добросовестному исследователю жизни и творчества Булгакова хорошо известно, что он предавался "пагубной страсти" собирать сходные материалы о себе не в меньшей степени, чем Слезкин. Недаром В. Петелин иронизирует над Яновской, которая с "художественными деталями" повествует о поисках афиш с именем Булгакова, которые давно уже были найдены и использованы Гиреевым в книге "Михаил Булгаков на берегах Терека".
У Слезкина в романе "Столовая гора" ("Девушка с гор") на голове одного из главных героев, Алексея Васильевича, пишущего роман, по словам Яновской, "старый женин чулок". Прототип героя - Булгаков. На этом основании Яновская делает вывод, что здесь явствует "ироническо-неприязненное" отношение автора к Булгакову (с. 299) Пытаясь подкрепить сомнительное утверждение, Яновская ссылается на А.С. Ермолинского. Последний, вспоминая о посещении Булгакова, упомянул "старый...вязаный колпак". По Яновской, это упоминание доказательство теплого - в отличие от Слезкина - отношения мемуариста к Булгакову. Увы, с характеристикой отношений Слезкина и Булгакова это никак не связано: Слезкин и Ермолинский просто обратили внимание на привычку Булгакова. Различие "колпаков" легко объясняется тем, что первый писал о 1920 г. (в 1922), а второй - о 1926 (за это время материальный достаток Булгакова несколько вырос). К тому же у Слезкина не "старый женин чулок", а "черный фельдеперсовый", обрезанный и сделанный колпаком, - изобретение уже апробированное.
Читать дальше