Пётр Вайль - Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе

Мария Каллас была такая одна — ее назначили. Она соответствовала. Тенор Джузеппе ди Стефано, партнер Каллас, удивлялся, как хорошо она знает имена богачей и особенно — что-то, видно, предчувствуя — судовладельцев. Ди Стефано заключал: «Она была королевой оперы, а хотела быть и королевой высшего общества». Такой и сделалась — в романе с одним из богатейших людей планеты, судовладельцем Аристотелем Онассисом. Союз выглядел логичным: самый известный в мире грек и самая известная гречанка. Все по заслугам.

Движение встречное: она хотела, от нее ждали. Встреча личности и общества произошла благодаря сочетанию колоссального дара с огромным самомнением и неукротимым характером. Дара вовсе не только вокального, но и актерского. Самое важное, что о себе сказала Каллас: «Я не певица, которая изображает на сцене актрису. Я — актриса, которая поет». В вокале ей были равны и даже превосходили певицы-современницы: Рената Тебальди — техникой, Элизабет Шварцкопф — проникновенностью, Биргит Нильсон — мощью, Виктория де Лос Анхелес — тембром. Но та же Шварцкопф, увидев Каллас в «Травиате», навсегда отказалась от этой роли.

Каллас гениально сыграла голос — не только свой, а всего своего века, и это слышно в каждой ее записи. Великая актриса исполнила партию великой певицы — вот почему нет никого лучше Марии Каллас.

Двадцать лет назад пределы Солнечной системы покинул космический аппарат «Вояджер». На борту его — атрибуты и символы земной цивилизации: на тот случай, если ракету обнаружат разумные существа и захотят понять, кто мы такие. Там изображения мужчины и женщины, математические формулы, еще что-то. Из музыки — «Хорошо темперированный клавир» Иоганна Себастьяна Баха в исполнении Гленна Гульда.

Когда до этой записи доберутся и ахнут зелененькие шестиголовые, неизвестно. Известно, как изменил отношение к музыке на Земле канадский пианист, которому 25 сентября исполнилось бы семьдесят пять лет. Наклонение — сослагательное, потому что 4 октября исполнится двадцать пять лет со дня его смерти.

Гульдовскому мифу — больше полувека. В 1955 году двадцатитрехлетний музыкант записал баховские «Вариации Гольдберга», изменив стандарты отношения к Баху, который долго воспринимался органно-церковным либо клавесинно-салонным. Гульд сделал Баха животрепещущим современником — открыв для поколений доступность и актуальность классики. Бездонные тайны жизни и мелкие практические подсказки раскрываются за этот час — точнее, 51 минуту 19 секунд — столько длится гульдовская запись.

Без Гульда по-другому сложилась бы и вся вообще музыка ХХ века: в мелодиях «Битлз» подспудно, а иногда и явно присутствует по-гульдовски переосмысленный Бах. Канадец заставил себе поверить, даже если сначала настораживал, едва ли не пугал. Он все делал по-своему. Причем непредсказуемо. Гульд играет бетховенскую Лунную сонату на треть быстрее, чем Горовиц. Ага, думаешь, ясно. Ничего не «ага». Потому что «Аппассионату» — на треть медленнее. Он сумел заново и притом несокрушимо убедительно прочесть Ветхий и Новый Заветы фортепианной музыки — «Хорошо темперированный клавир» Баха и тридцать две сонаты Бетховена.

«Исполнитель или должен заново сочинить музыкальное произведение, или найти себе другое занятие», — говорил Гульд. Верно, все уже написано, сказано. Но эпоха интерпретации — не менее творческая, чем эпоха сочинительства. Шекспира, Брейгеля, Баха не превзойти. Но на них можно опереться — косвенно или прямо: поставив спектакль, сняв фильм, сыграв на рояле. Или сугубо частным образом: перечитав, увидев, прослушав заново. Осознать это как творчество наглядно помог Гленн Гульд — вот почему в благодарность возник его миф.

На гульдовскую легенду работало многое, все его странности. Затворничество, превращение ночи в день, ношение пальто и перчаток даже летом, привычка напевать себе под нос во время игры (что бесило звукорежиссеров и слышно в записях), необычно низкая посадка с нависанием над клавиатурой.

Наконец, Гульд совершил два поступка, придавших законченность его мифу. В 64-м, на пике славы, покинул публику, отказавшись от концертов и перейдя только на звукозапись. В 82-м, на пике величия, скончался от инсульта в пятьдесят лет.

Подлинный творец всегда одинок — это аксиома гениеведения. Отвергнувший восторги беснующегося зала, превративший общение в телефонные монологи, пропагандист «идеи Севера» с ее пустынным первопроходством, Гульд — идеальная иллюстрация к тезису. Но что-то смущает в таком хрестоматийном образе.