Ивлин Во - П. Г. Вудхаузу - поздравление и покаяние

В своей переписке Вудхауз предстает скорее трудолюбивым ремесленником, а не прирожденным художником. О его стиле (в противоположность работе над композицией) лишь мимоходом упоминается в письме 1946 года, где, жалуясь на сбавившийся к старости темп, он говорит: «Я замечаю, что у меня появилась привычка, написав смешную фразу, добавить для пояснения другую, хотя она совершенно не нужна. Я ежедневно перечитываю то, что написал, постоянно натыкаюсь на эти лишние фразы и нещадно их вымарываю». Но секрет волшебства — как получаются смешные фразы — Вудхауз не раскрывает.

Как видно из процитированных мною отрывков, стиль вудхаузовских писем заметно отличается от стиля его художественных произведений. Я думаю, его изумительная дикция, столь же естественная, как пение соловья, свидетельствует об истинном поэтическом вдохновении. Сомневаюсь, что сам Вудхауз знает, откуда это берется и как у него это получается; где бы он ни был — в роскошном гостиничном номере или в тюремной камере — он способен отгородиться от всего и писать словно под диктовку своего ангела.

Можно с точностью датировать, когда его впервые осенил священный огонь. Это произошло в середине романа «Майк», изданного в 1910 году. Коллекционеры дорожат самыми ранними книгами Вудхауза, но по ним совершенно невозможно угадать масштаб его дарования. А потом, в 31-й главе «Майка», выходившего в журнале «Капитан» и начинавшегося как забавная, но вполне обыкновенная школьная проза, вдруг появляется Псмит, и вспыхивает пламя, которое горит — все ярче и ярче — вот уже полвека. Псмит — не самое выдающееся детище Вудхауза, но зато самое первое, и охота за испачканным ботинком, которую ведет мистер Даунинг в 49—51-й главах «Майка», стала одной из лучших сцен в юмористической литературе. Интересно, понимал ли тогда сам Вудхауз, что он перешел таинственный Рубикон?

Подозреваю — хотя, конечно, сам от него этого не слышал, мы не настолько хорошо знакомы, — что знаменитая скромность Вудхауза объясняется не только его замечательным характером, но истинным непониманием своего превосходства над другими писателями из «Сатердей ивнинг пост», которых тоже «одобрил Лоример». Мне кажется, он сам не отличает своих искусственных персонажей, вроде Акриджа, от вдохновленных гением, вроде Берти Вустера. Наверное, в том и суть вдохновения, что писатель не знает, как оно работает. Думаю, Вудхауз до сих пор не может объяснить себе, за что так благоговеют перед ним ценители английской прозы. Он совершенно растерялся, когда ему присуждали почетную докторскую степень в Оксфорде — настолько, что потом даже путался, вспоминая, в Оксфорде это было или в Кембридже. Когда Шон О’Кейси назвал его цирковой блохой английской литературы, Вудхауз сказал: «Я принимаю это как комплимент: все цирковые блохи, которых мне доводилось видеть, поражали меня своим артистизмом, безукоризненной техникой и еще чем-то неуловимым, без чего не бывает хорошего актера», — и даже использовал фразу О’Кейси как заглавие книги, отрывки из которой я цитировал. Но восхищаемся мы им не за то, что он «хороший актер», не за «артистизм» и даже не за «безукоризненную технику», а за «что-то неуловимое», без чего не бывает хорошего поэта и от чего, если воспользоваться знаменитым образом Хаусмена, аж волоски на щеках во время бритья встают дыбом [13] «Я по опыту знаю, что, бреясь, мне лучше следить за своими мыслями, поскольку, если в память ко мне забредает поэтическая строка, волоски на моей коже встают дыбом, так что бритва с ними уже не справляется». (А. Э. Хаусмен «Имя и природа поэзии».) .

Пару лет назад один молодой и задиристый критик прилюдно опозорился, заявив, что Вудхауз «не современен». Но дело в том, что он никогда и не был современен в том смысле, в каком понимал это слово молодой критик. Герои Вудхауза существуют вне времени, в удивительном мире, населенном странными обитателями, подобно героям «Сна в летнюю ночь» или «Алисы в Стране чудес».

Я тут говорил, что Вудхауз писал про людей из высших классов и их слугах. Это нуждается в уточнении. Среди героев трех его крупных циклов лорд Эмсворт принадлежит к аристократии, мистер Муллинер к среднему классу, а Вустер — к той особой среде, где сытое безделье прихотливым образом сочетается с отчаянным безденежьем. Никто из них не относится к какому-то конкретному историческому периоду. Они не реликты эдвардианской эпохи, как наивно полагают некоторые, — они создания чистой фантазии, и под словом «чистой» я имею в виду в том числе «целомудренной». Конечно, Вудхауз, как и всякий другой, знал, каковы на самом деле любовные похождения молодых богатых холостяков в Лондоне. Но его «юноши в гетрах» стремятся к идеальной, рыцарской любви. Само слово «гетры» отсылает нас в область фантастического: вот уже лет сорок как никто их не носит. Их, однако, продолжают носить в клубе «Трутни», который — со своим плавательным бассейном, курительными концертами [14] Популярные в викторианскую эпоху музыкальные выступления перед мужской аудиторией, во время которых слушателям разрешалось курить и разговаривать. и взбалмошными завсегдатаями, вечно клянчащими друг у друга по пять фунтов, — не имеет отношения ни к одному настоящему Лондонскому клубу. В юности Вудхауз состоял в клубе «Бакмастер» и хорошо знал, как на самом деле разговаривала тогда молодежь. Трутни говорят иначе: их язык не звучал в устах ни одного живого человека — все это от начала и до конца продукт вымысла или, лучше сказать, вдохновения самого Вудхауза.