Наум Синдаловский - Легенды петербургских садов и парков

В то же время сад в представлении верующего человека — это материализованная совокупная память человечества об утраченном рае, о том, какая прекрасная жизнь могла бы достаться людям, не вкуси их прародители толику сиюминутного обманчивого счастья от сладкого запретного плода. Вот почему магнетическая сила притяжения сада так велика, что нас постоянно к нему влечет. И это не только желание прикоснуться к прекрасному, но и безотчетная духовная жажда, утолить которую можно только искуплением греха.

Кто знает, может быть, сад это и есть обитель Души города? И если, как об этом было не раз сказано, Душа города — это его Литература, то становится понятно, почему самые утонченные ее представители, «аристократы духа» — Поэты посвятили так много поэтической дани петербургским садам и паркам. Жуковский воспел Павловский парк, Пушкин — Царскосельские парки, Ахматова — Летний сад, Блок — Острова. Перечислять можно до бесконечности. Строки их стихов общеизвестны. Но важнее другое. Те же певцы садов и парков посвятили немалую толику своего творческого вдохновения прекрасным градостроительным ансамблям и перспективам Петербурга. И всегда подчеркивали неразрывное единство зеленой и каменной архитектуры. Об этом лучше всего сказал Самуил Яковлевич Маршак:

Посещение сада всегда воспринималось как некая награда, ниспосланная человеку за его повседневные труды. Неслучайно сложилась повсеместная традиция воскресного отдыха в садах и парках. Возвращение в рай, пусть даже и символический, со временем превратилось в священный ритуал, строго соблюдаемый раз в неделю. Сады и парки к этому располагали. Они давали возможность каждому то, чего он желал. Одним — наслаждение долгими интеллектуальными беседами с друзьями, другим — радость одиноких философских раздумий и поэтических поисков, третьим — погружение в теплую глубину давних воспоминаний, четвертым — небесную музыку любовных признаний. Выбор парка для очередного посещения зависел не только от характера человека, от его художественных или эстетических предпочтений, но и от настроения и конечно от времени года.

Объяснить сезонную привязанность петербуржцев к тому или иному пригородному парку непросто. Ограничимся констатацией этого факта и сошлемся на характерные поговорки из арсенала петербургского городского фольклора. В знойную летнюю жару петербуржцы любят ненадолго покинуть раскаленный город и «Подышать сырым воздухом Финского залива» среди солнечной прохлады сверкающих фонтанных струй Нижнего парка старинного Петергофа, а осенью «Пошуршать листвой» в задумчивой пряной тишине живописных парков Павловска или Царского Села.

«Пошуршать листвой» — это значит, ненадолго уйти в себя, задуматься, подумать о прошлом, о будущем, о себе, о людях. Петербургский фразеологизм «Лицейский дух», идущий от античных Лицейских садов, пропитанных многовековой памятью о философических беседах древнегреческого мудреца Аристотеля со своими учениками, теснейшим образом связан с другим чисто петербургским понятием «Сады Лицея». В буквальном смысле имеется в виду совокупность всех садов и парков Царского Села — Екатерининского и Александровского, Лицейского садика, Старого, или Голландского сада, Собственного садика. Однако в петербургском мыслящем обществе «Сады Лицея» всегда отождествлялись с миром свободы и вольности, с независимостью суждений, вольнодумством, миром мужской дружбы и верности идеалам молодости. А еще, как верно заметил Дмитрий Сергеевич Лихачев, «Лицейские сады» — это «мир уединенного чтения и уединенных размышлений». Благодаря этому даже такое конкретное понятие как «Лицеист» в Петербурге приобрело более глубокий, расширительный смысл. В 1912 году в журнале «Сатирикон» появился весьма характерный анекдот, облеченный в форму диалога: «Да, Пушкин был великий поэт». — «Более того, он был лицеистом».

Расширительное значение приобретали не только конкретные, но и общие понятия. Например, в рабочей среде Петербурга под садами понималось всякое зеленое пространство пригодное для отдыха, будь оно за пределами города, или в его границах. В голодные послевоенные годы, когда далеко не все ленинградцы могли позволить себе отправиться во время летнего отпуска в Крым или на Кавказ, в городском фольклоре родился шутливый ответ на обязательный послеотпускной вопрос сослуживцев: «Где отдыхал?» Ответ был категоричен и точен. Исторически точен: «На южном берегу Обводного канала». Таким образом петербургский городской фольклор сохранил память о давней пролетарской традиции. Напомним, что во второй половине XIX века, когда оба берега Обводного канала обросли многочисленными промышленными предприятиями, фабричные и заводские рабочие в воскресные дни любили устраивать семейный отдых на его южном, пологом, засеянном травой берегу. Затем берега Обводного канала одели в камень, и семейный воскресный обычай переместился в пригородные парки, где и сегодня можно встретить многочисленные семейные группы вокруг расстеленной на траве скатерти, обильно заставленной разнообразной снедью, традиционными русскими напитками и другими атрибутами воскресного отдыха.