Ярослав Галан - Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

В 1848-1849 годах венгры еще раз восстают против Габсбур­гов. Кроме кучки запродавшихся магнатов, весь народ берется за оружие. Мгновенно в сердце Венгрии распространяется сочная брань по адресу восставшего народа: это архиепископ эстергомский Хам Янош бросает проклятия на головы своих соотечествен­ников за то, что те отважились сбросить габсбургско-немецкое ярмо.

Правительство Кошута привлекло предателя к ответствен­ности, и неизвестно, что было бы с Хамом в митре, если бы не победа Габсбургов, которые опять предоставили своему агенту эстергомский дворец.

Как видим, кардинал Йожеф Миндсенти имел достойных предшественников. Но 1949 год — не 1671-й и не 1848-й. Габ­сбурги доживают свой век на чужих хлебах, и им не под силу спасти своего эстергомского служаку. Не «спасли его и заокеан­ские опекуны. В стране народной демократии предательство оте­чества перестало быть прибыльным почетным занятием, и ника­кая даже кардинальская мантия не защитит больше предателя от кары!

Приговор вынесен. Предатель в кардинальской мантии понес заслуженное наказание.

1949

Не надо особенно доверять людям, которые вместо «огурец» говорят «огурчик», а вместо «капуста» — «капустка». Почему? Сейчас увидите.

В древнем городе Львове жил Юра Шкрумеляк. Что это был за человек! Еще сызмальства наш Юра отличался евангельской кротостью и смирением, и все были уверены, что как только Юра подрастет, то обязательно пойдет в монастырь.

Однако Юра не избегал забот мирских, он отважно ринулся в водоворот житейской суеты и в одно прекрасное утро появился с медовой всепрощающей улыбкой на губах в большом и грешном городе Львове.

Здесь он сразу же обратил на себя внимание. И не только тем, что вместо «деньги» говорил «денежки», вместо «девушки» — «девчоночки», а вместо «вода» — «водичка».

Больше всего поразил жителей Львова его творческий гений, который показал миру, что можно одновременно писать одной рукой стихотворение, другой — роман, а третьей... Да нет же, третьей руки у Юры не было. Но хотя у него и не было третьей руки, все равно он умудрялся чуть ли не каждую неделю выпу­скать в свет роман, сотню стихотворений и дюжины две расска­зов. Однако подлинная слава приходит к несравненному Юре лишь с появлением во Львове Ивана Тиктора, издателя так называе­мой «Коровьей газеты». Эта газета оплачивала убытки своим подписчикам, у которых подыхали коровы. Видно, из любви его к «сестрам по крови», как сам Шкрумеляк откровенно призна­вался, наш поэт становится ретивым, сотрудником газеты под псевдонимом — Ивась Сорокатый.

С той поры уже не было ни одного номера «Коровки», в кото­ром бы не появлялся стихотворный фельетон, обязательно заканчивающийся словами:

... вот этой-то фразой крылатой хотел вам напомнить Ивась Сорокатый.

Что же такое хотел сказать своим читателям Ивась Сорокатый? Он хотел им напомнить, чтобы исправно высылали в газету взносы, пока у них еще не подохла коровка, крепче сплачивались вокруг своей «коровки», а кроме того, Ивасик Сорокатый из каждой строчки брызгал слюною и желчью на Советскую Ук­раину.

И результатов не пришлось долго ждать: прежде Юрасик- Ивасик был гол как сокол, а теперь выстроил себе приличный домик...

Когда же пришел сентябрь 1939 года, а с ним Красная Армия, Юрасик-Ивасик ни на минуту не прекратил творческой работы. С его станка, словно по конвейеру, сыпались теперь сотни стихо­творений, в которых солнце называлось «солнышком», «воля» — «волюшкой», а «рубль» — «рубликом». Он хотел было даже Кремль назвать «кремликом», но не смог найти для этого слова подхо­дящей рифмы. С благожелательной улыбочкой на губах, с руч­ками, смиренно сложенными на круглом животике, подсчитывая свой гонорарчик, он пробирался на митингах поближе к трибуне и кричал: «Да здравствует!..»

А потом Львов вместе со Шкрумеляком захватили фашисты. Улицы города были залиты кровью многих тысяч его жителей. А Юрасик-Ивасик?..

С неизменной медовой улыбочкой на губах, с поднятой руч­кой, он встретил гитлеровского губернатора возгласом «Хайль!», а вернувшись домой, охваченный очередным творческим поры­вом, написал стишок «Чудо в дубраве».

Какое же это «чудо»? А вот послушайте:

Зеленеет дуб-дубочек,

Погодушка греет ниву,—

Радуется мой сыночек:

Его долюшка счастлива.

(«Львовские вести», 1942)

Как видите, нет тут по существу никакого чуда. Шкрумеляк — не Шкрумеляк, а Иуда; Юрасик-Ивасик — не Юрасик-Ивасик, а Иудушка. И разницы здесь особенной нет в том, что ему мере­щится дуб-дубочек, а не осина, на которой, как известно, и закон­чил когда-то свою «долюшку счастливую» Иуда.