Ярослав Галан - Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

Но теперь уже не тридцатые годы и не начало сороковых. Разгром держав оси — этих непревзойденных мастеров тоталь­ного террора, тотальной диверсии — довольно-таки радикально изменил политическое лицо земного шара, и меньше, значительно меньше осталось на нем стран, которые могли бы стать жертвами как великих, так и малых международных аферистов.

Вместе с тем возросла, неизмеримо возросла сила демократи­ческих стран, и эта их сила — моральная и физическая — дает им возможность решительно и окончательно ликвидировать все жалкие попытки наемников «пятой колонны» возвратить вчераш­ний день.

1947

Мое «знакомство» с фашизмом началось двадцать четыре года тому назад, в библиотеке Венского университета. Ее тради­ционную торжественную тишину неожиданно нарушило что-то похожее на цоканье копыт табуна неповоротливых баварских жеребцов. Толпой, не снимая шапок, в зал вошли молодчики с толстыми суковатыми палками в руках. Эти палки сказали нам обо всем: они были символом, эмблемой, украшением и оружием первых австрийских адептов Гитлера — студентов Агрономи­ческого института (в большинстве помещичьих сынков).

Вожак шайки, высокий, рыжий, в пенсне на вздернутом носу, крикнул надорванным фальцетом:

— Алле юден мюссен гераус. (Все евреи должны выйти).

Через несколько минут библиотечный зал опустел: в знак протеста против дикой профанации «альма матер» из него вышли почти все присутствующие.

Этого будущие эсэсовцы не ожидали. Побледневшие от злос­ти, они молча стояли у дверей. Кто-то крикнул: «бей», и воздух засвистел от нескольких десятков палок. Осатаневшие молодчики не щадили никого. Разбивали себе головы мужчины, скатываясь стремглав с мраморной лестницы, обливались кровью женщины. Все это происходило под свист, хохот и вой торжествующих двуногих бестий.

Когда последняя жертва ударилась головой о перила лестни­цы, бестии выстроились по четверо и двинулись солдатским шагом по университету. Знакомый фальцет взвизгнул: «Вахт ам Райн», и ватага заревела.

Этого «Вахт ам Райн» я не забуду никогда.

Прошло несколько недель. Я получил новую возможность за­глянуть в лицо фашизма, на этот раз уже в стадии его осущест­вления. Почтовый пароход Неаполь — Палермо причалил к молу столицы Сицилии как раз в день выборов в первый фашистский «парламент». Я увидел ту лее картину, что и в Неаполе, Риме, Флоренции и Венеции: сверху резали глаза пестрые флаги, с оград, заборов и столбов кололи их еще больше пестрые плака­ты с голыми субъектами, которые должны были имитировать старинных римлян. Особенно бросалось здесь в глаза одно: невиданное до сих пор множество полиции всех калибров — городской, военной, «национальной». Даже живописные караби­неры прохаживались не по двое, как это было спокон веков, а целой толпой. Казалось, что все Палермо ко дню выборов оделось в полицейские мундиры.

В маленьком отелике на Кватро Канти также не было от них покоя. Едва успел я помыться, как комнату наполнили военные, полицейские. Тучный человек в штатском попросил у меня паспорт. Увидя в нем слово «Полонь» (Польша), человек под­нял вверх залихватски закрученные усы цвета сапожной смолы.

— Ваш паспорт подделан. В нем вместо «Болонья», стоит какая-то «Полонья».

Я, неизвестно в который уже раз в этой стране, начал лекцию о том, что, кроме итальянского города Болонья, есть еще в Европе страна, которая называется Польша, не успел закончить, как внизу, почти под самыми окнами раздалось несколько револьвер­ных выстрелов. Мой брюнет присел на корточки, побледнел и гаркнул что-то наподобие команды. В секунду вся шайка, с брюнетом в арьергарде, метнулась изо всех сил вниз по лестнице на улицу.

Становилось душно, меня потянуло за город, где не было полиции, где под 400-метровым розовым обрывом Мойте Пелегрино качались волны бледно-зеленого моря. Спустя час я был под горой. Отсюда можно было выйти на ее шпиль серпантином туристской автострады или более короткой, хотя и более трудной дорогой — по дну глубокого каменистого оврага, над которым рука инженера поразвешивала кружева виадуков. Я выбрал последний путь.

Мучила жара и подниматься было чем дальше — тем труднее. Нагретые скалы обжигали виски, обливали потом тело. Лишь виадуки бросали здесь небольшие тени. Только я собрался отдох­нуть под одним из них, как над головой что-то прожужжало и на шаг от меня глухо бухнул, разлетевшись на мелкие обломки, камень. Я посмотрел вверх. На виадуке маячило несколько голов черноблузников в шапках со свисающими кистями. Там кто-то хохотал, кто-то свистел, кто-то подвывал голосом молодого шакала. Я вспомнил лестницу венской библиотеки; это была та же музыка.