Лидия Чуковская - Борис Житков

Повествование ведется от имени человека «без совести», грабителя, проникшего в дом к Камкину под видом монтера. Камкин вышел на минутку к знакомым попросить в долг три рубля, а монтер пробрался к нему в кабинет и начал рассматривать чертежи. Внезапно Камкин пошел в комнату.

«Вдруг слышу за плечом, — рассказывает монтер, — „ах, вы интересуетесь?“ Камкин. Отворил, значит, своим ключом и накрыл меня. Я нарочно не сразу даже обернулся. „Да, говорю, интересно. Только вздор“. И захлопнул папку. Он уцепился: „Почему же вздор? Против чего вы возражаете? Нет, давайте. Покажите, что у вас вызывает сомнение?“ И он раскрыл папку. „Все, — отрезал я, — все чушь и галиматья, от корки до корки“. Я хотел повернуться. Он покраснел, как свекла, и схватил меня за рукав. И тут он начал сыпать. Я стоял к нему боком, а он загораживал мне дверь и сыпал, сыпал. Потом я сел на его диван и стал на него смотреть. Он подсовывал мне свою махорку я без отдыха трепался вот уже полчаса. Расходился, хоть за пивом посылай. „Я, говорит, все чувствую, всякий материал, всякую сталь, бронзу, алюминий; я знаю, как он прогнется, когда он сломается, я его чувствую, как скрипач струпу“. Я перебил: „трепач, говорите, струну!“ Он вскинул голову: „скрипач, я говорю“ и сделал руки, будто играет на скрипке… „Ведь приказчик в лавке не вычисляет, какой веревкой завязать пакет… Он чувствует. Вы сами не станете вынимать иголкой пробку из пивной бутылки — без всякого расчета вам ясно, что иголка сломается. Но вот у меня это чувство тоньше, точнее, я все вижу, я знаю, где материал напряжен, как будто это была моя собственная рука, которая держала бы тяжесть“. Он еще долго разводил бобы. „Вы все еще не верите, говорит, что я наперед все предвижу?“ Я прищурил глаза и спросил этого трепача: „а трешку вам удалось стрельнуть?“ Он сразу смолк и брови поднял. „Три рубля вы, скажите, достали? А?“ Он тогда затряс головой: „нет, нет, он мне не дал“. „Так вот то-то“, — я сказал и пошел в сени».

Чувствуется, что это обывательское, самодовольное «то-то», обращенное к творцу и труженику, ненавистью гложет Житкова. Камкин — человек будущего общества, созидатель, художник, Житков его в обиду не дает. И в большой повести Житкова, как и в его маленьком очерке «Чудаки», победа остается за тем, кто, быть может, не умеет «стрельнуть трешку», но умеет воплотить свою творческую фантазию в жизнь: гениальный изобретатель находит средство на расстоянии заставить аппарат слушаться не грабителя, а его, Камкина. Злорадное «то-то», сказанное монтером, было преждевременным. Торжество принадлежало не ему, хотя он умел не только «стрельнуть трешку», а и банк ограбить, — победил человек-творец, человек-созидатель, работающий для счастья человечества.

Житков не сразу овладел сложным сочетанием остроты, занимательности сюжета с глубиной социальных и психологических характеристик, — сочетанием, которое постепенно сделалось основной чертой его творчества.

Задача найти и создать это сочетание стояла не перед одним Житковым, а перед всей советской литературой.

День ото дня ширился круг тем, находящих свое воплощение в детской литературе. Партия требовала, чтобы детям рассказано было о гражданской войне, о великом строительстве, о последних достижениях науки, о пятилетнем плане, над выполнением которого героически трудились советские люди, о далеком прошлом нашей родины, о революционной борьбе рабочего класса у нас и за рубежом, и рассказано с заразительным увлечением, не мертво и сухо, а занимательно — «без трафаретности и схематизма», без «упрощенчества», как записано в одном из постановлений ЦК партии. Известно, что требование занимательности, наряду с требованием высокой идейности, предъявляли к детской литературе еще революционные демократы 60-х годов; так, Добролюбов писал, что детские книги должны быть «по содержанию дельны и в то же время интересны»; Горький, продолжая и развивая эту традицию, утверждал, что надо уметь самые сложные и ответственные политические и научные темы преподносить детям увлекательно, легко и «забавно».

Каждый из крупных мастеров советской литературы для детей — Гайдар, Пантелеев, Сергей Григорьев, Кассиль, Паустовский, Ильин, Бианки, Катаев, Тихонов, Каверин — искал средства сочетать богатство и подлинность материала с остротой сюжета, каждый на свой лад, по-своему, в соответствии с особенностями своего дарования добивался того, чтобы книга была «дельна» и в то же время «интересна».