Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Только реформы 60-х годов, реформы Алексан­дра II, — это был, безусловно, самый умный рус­ский царь, — создали условия индустриального развития страны — появился рынок рабочей силы. Россия ускорила свое развитие. Могу только ска­зать, что 100 лет назад железных дорог в год стро­илось столько, сколько сейчас и за пятилетку не строим.

Консервативную роль в истории России сыгра­ла община, что бы о ней ни говорили. Конечно, полностью отрицать ее конструктивность нельзя. Возможно даже, что ее надо было переносить в город, но переводя из экономической категории в моральную, нравственную. Коллективизм хорош в разумных пределах, при условии, что каждый в коллективе является солистом, — тогда и община хороша. К лету 1917 года почти две трети кресть­янской земли находилось в личном владении, а не в общинах. Тогда Россия вышла на второе место в мире по экспорту зерна.

Известно, что наши хозяйственные министер­ства — творения Сталина. Он продолжил дело Петра, все эти мануфактуры, коммерц-колдегии и прочее. И тогда Петр сам во все вмешивался: то он приказывал удваивать посевы гречки, чтобы меньше «злого духа» в казармах было, то коноп­ли, других культур. И хорошо, что Петр про ку­курузу ничего не знал. Поделив людей на 14 ран­гов, Петр наплодил 905 канцелярий и контор, и с тех пор русский бюрократизм премного благоден­ствует. В.И. Ленин видел это, вот почему он столь беспощадно характеризовал бюрократизм, называл его единственной силой, способной погубить со­циализм. Спросим себя: а не на этой ли истори­ческой отметке мы находимся сейчас?

Аппарат надсмотрщиков — это творение «воен­ного коммунизма». Была даже Чрезвычайная ко­миссия по лаптям и валенкам. Начиная с 30-х го­дов административный аппарат рос быстрее, чем любая другая социальная группа нашего общества. 10 лет назад у нас одних плановиков и учетчиков было 5,5 млн. человек. И тогда один из академи­ков с гордостью идиота кричал, что ни одна стра­на мира не имеет таких кадров. Да, это верно. В об­щем, была создана «подсистема страха», которая стала нашим вторым «я». Инициатива наказуема, не рискуй, думай, как все, а если иначе, то молчи.

Теоретически все понимают, что государство благодетелем быть просто не может. Труд кормит государство, но получилось все наоборот. Обще­ство стоит на голове, поэтому так и получается, что государство якобы кормит всех. И это убеж­дение миллионов.

Конечно, подобные убеждения выгодны бюро­кратам, но это и убеждения многих. Вот здесь и получается та спайка, с которой мы не справля­емся. Бюрократия смыкается с иждивенчеством. Как бы там ни было, но именно в этом, в пара­зитизме на казенных харчах, и смыкаются консер­вативная часть верхов с консервативной частью низов. Здесь корень противоречия, с которым встре­тилась перестройка.

60 лет существуют колхозы и совхозы в массовом порядке. За это время они не накормили страну.

И в то же время некоторые говорят, что это форма вечно будет основой социалистического сельского хозяйства. Но как же это? Непонятно.

То же самое было с сукном, с чугуном. Точно так же будет с оборудованием, машинами для пище­вой промышленности, для других секторов аграр­ной экономики, если и здесь государство вцепит­ся за них. Эти производственные мощности надо отдавать фирмам, акционерам, трудовым коллекти­вам и т. д.

Но инерция продолжает держать нас за штаны. Как же может советский человек не быть соци­альным иждивенцем, если ему десятилетиями ука­зывалось, что петь, что говорить, где плясать, где демонстрировать. Когда все слушали инструкции перед демонстрацией, выделялись ответственные за скандирование, все это расписывалось и все это идиотизировалось.

Государственный социализм — мертв. Еще раз повторим: любая система, основанная на внеэконо­мическом принуждении, выше феодализма не под­нимается ни по эффективности, ни по социальной значимости.

Да позвольте же, говорят, нет безработицы, жи­лье почти бесплатное, здравоохранение тоже. Да, все это верно. Но верно фактически, но верно ли экономически, социально? Не деформированная ли эта защищенность?

Вспомним слова Гоголя: есть ли у него хоть один безработный? А богоугодных заведений? Сколько угодно. Там лечили бесплатно. И Божедомка, где родился Достоевский, тоже была бесплатна, и Ос­троумовская больница, и в деревне земские больни­цы для народа были бесплатны. Но все это крепо­стническая или полукрепостническая социальная защищенность.