Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Могу ответственно констатировать, что МИД, Министерство обороны и Генштаб, представлен­ные, как правило, Э. Шеварднадзе, Д. Язовым и М. Моисеевым, в моем присутствии ни разу не помянули необходимость консультаций со странами — членами Организации Варшавского договора, прежде чем выходить с тем или иным предложе­нием на администрацию США. Информационные встречи с послами названных стран, созывавшие­ся в Женеве и прочих центрах с разной степенью регулярности, а также контакты между офице­рами в объединенном штабе ОВД, естественно, не были заменой сотрудничеству на политическом уровне.

Лобызания при формальных визитах высоких ру­ководителей давали вдосталь хлеба фотографам и хилый навар союзничеству. В восьмидесятых годах оно неуклонно теряло теплоту, доверительность, сплоченность, без которых игра не стоит свеч. Не приговаривали, подобно древним римлянам: избавь­те нас, боги, от друзей, с врагами мы сами справим­ся, — но сходные эмоции уже навещали.

Реформа военной доктрины РВД не сводилась к переходу от стратегии «наступательной обороны» к стратегии «оборонной обороны». В Советском Союзе военная мысль корпела над национальными из­даниями последней в отсутствие выдвинутых за пределы своей территории рубежей. Размышлениями занятия не ограничивались, пишу это со знанием дела. Под запасную доктрину армейские строители возводили резервные командные пункты, посты наблюдения и управления, другие объекты. Надо ли удивляться, что на казармы, дома для офицеров, школы — на все, без чего вне службы человек чув­ствует себя неустроенным и обездоленным, — оставались крохи? А популисты искали пропавшие миллионы тонн цемента, составы арматуры и кир­пича за заборами дюжины-другой генеральских дач.

Какая взаимосвязь, спросите вы, между сменой доктрин и германской проблемой? Не стану при­глашать читателей разбираться, чем вызывались в сороковые — шестидесятые годы колебания в аме­риканской или британской европейской политике. Суфлирующая роль военных технологий при взве­шивании политических решений и иногда при их принятии более или менее известна. Наша тема — вторая половина восьмидесятых годов с акцентом на советские подходы.

Публично и официально М. Горбачев долго и твердо держался канона: факт существования двух суверенных германских государств вобрал в себя специфику послевоенного мирового развития. Ныне слово за историей. На формулирование ее вердикта генеральный отводил пятьдесят—сто лет. Мои попытки показать, что ссылки просто на ис­торию без уточнения временных рамок были бы вполне достаточными, генеральный оставлял без внимания. В общем, объяснимо: те, кто делает ис­торию, и те, кто исследует подвиги ее творцов, ру­ководствуются различными критериями, если даже умножают два на два.

Дело не свелось к диспутам, не доступным об­щественности. Осенью 1987 года я имел неосто­рожность дать интервью корреспонденту Второго немецкого телевидения Дирку Загеру. Речь шла о визите Эриха Хонеккера в ФРГ, выводе из Герма­нии иностранных войск и Западном Берлине (см. приложение 15). Председатель Государственного совета ГДР горел желанием определить меня в инакомыслящие. Видимо, не случайно, что с это­го момента все печатные материалы АПН подвер­гались в Республике двойной-тройной цензуре или напрочь изымались из оборота. Крамола мерещи­лась за каждым углом.

Положим, Хонеккеру было от чего волноваться. Обстановка в ГДР теряла обозримость. Но зачем, спрашивается, потребовалось Горбачеву и Шевар­днадзе меня дезавуировать. И мало показалось им заверений посла В.И. Кочемасова в беседе с первы­ми лицами в Восточном Берлине: Кремль думает иначе, чем председатель правления АПН. Пору­чили А.Ф. Добрынину, тогда секретарю ЦК КПСС по международным делам, изречь то же самое на пресс-конференции в Бонне. Изрек, даже не удо­сужившись, как Добрынин признался мне позднее, ознакомиться, о чем мы с Загером вели речь.

Полемика, любая — внутренняя или внешняя, — оторванная от фактов и игнорирующая их, не просто ошибочна. Чаще всего она пагубна и пре­ступна.

Непроясненными, с моей точки зрения, оста­ются вопросы: могла ли сопутствовавшая советс­ко-американским договоренностям девальвация в глазах М. Горбачева ценности ГДР как военного союзника СССР не затронуть основы нашей дол­говременной политики в германских делах? Не су­ществовало ли имманентной взаимосвязи между «доктриной М. Горбачева», провозглашенной, на­помню, в конце 1988 года и сузившей советские обязательства держать сторону ГДР до маловеро­ятного случая внешней агрессии классического типа, и эволюцией военной доктрины СССР, не исключавшей отказа от системы выдвинутых впе­ред рубежей? Предполагать, что председатель Со­вета обороны и он же генеральный секретарь за­памятовал про эффект сообщающихся сосудов или закон сохранения вещества, было бы просто не­прилично. Почти так же неприлично, как писать в XVII веке плохие картины в Голландии.