Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

В конце того же года съезд народных депутатов со второго захода принял постановление по собы­тиям полувековой давности. Заключение комиссии не просто было взято за основу. В текст постанов­ления перешли все его центральные положения, в том числе объявление недействительными с са­мого начала советско-германских договоренностей, принятых за спиной третьих стран и в нарушение международно-правовых обязательств СССР, а так­же «ленинских принципов внешней политики».

М. Горбачев держал себя пассивным наблюда­телем совершавшегося на пленуме и в кулуарах съезда. В его власти было предотвратить негативный исход первого голосования депутатов, закончив­шегося, как многие помнят, отклонением выво­дов комиссии. Для этого достаточно было поручить В. Болдину инсценировать «счастливое обнаруже­ние» оригиналов, ибо в их отсутствие дело как раз и уперлось. А. Яковлев и Э. Шеварднадзе сооб­разили эрзац — из «папки В. Молотова» был из­влечен оставшийся по недосмотру в архиве МИД СССР список с протоколов, сделанный до появле­ния на Западе фотокопий с немецкого экземпляра, что всплыли в ходе Нюрнбергского процесса над главными военными преступниками.

Почему Э. Шеварднадзе не раскрыл «папку В. Молотова» перед членами комиссии? Ведь нашу комиссию заверяли, что в ее распоряжении все архивные клады МИД. Версия неубедитель­на, но ее неофициально называли: не в обычаях дипломатов выкладывать враз козыри без остат­ка, кое-что всегда целесообразно придержать в за­пасе.

Своим хождениям по мукам в связи с так на­зываемым катынским делом я посвятил несколь­ко абзацев в «Политических воспоминаниях» [15] Фалин В. М. Политические воспоминания. М., 1999. . Настойчивость в правдоискательстве явилась не­посредственным толчком к грозе над моей голо­вой, хотя претензии Ю. Андропова не сводились к Катыни. В январе 1983 г. из аппарата ЦК КПСС я переместился в редакционный корпус «Изве­стий», где провел в качестве политического обо­зревателя не худшие три года и три месяца своей долгой трудовой деятельности.

После конфликта с Ю. Андроповым я дал себе зарок — Катынью и советско-польским чуждососедством в целом не заниматься. Ни по собствен­ной инициативе, ни по повелению начальства, ни по завету чтимого мною Ф. Тютчева [16] В 1850 г. поэт написал: Тогда лишь в полном торжестве В славянской мировой громаде Строй вожделенный водворится, Как с Русью Польша помирится... . Сыщутся же­лающие прикоснуться к паленому, не требуя гаран­тий против ожогов, Бог им в помощь.

Если не считать сотрудничества с польским пи­сателем и другом нашей страны Я. Пшимановским, который взял на себя заботы, расходы и кропотли­вый труд идентификации могил советских военно­служащих, павших в боях с нацистами на террито­рии Польши, я от зарока не отступался до 1989 года. Конечно, напрямую будучи спрошенным, от из­ложения своей позиции не уклонялся. При состав­лении перечней тем, временем не закрытых и раз­витием не обогнанных, Катынь не опускал. Но не больше того.

В марте 1989 года чашу моего терпения и воздер­жания переполнила инертность советского МИД и других ведомств. Варшава намечала ряд односто­ронних шагов в связи с Катынью, а они и пальцем не шевелили. Понять поляков было можно и дол­жно. Они реагировали на бездеятельность комис­сии ученых СССР и ПНР, которая за почти два года своего существования не смогла даже приступить к обсуждению данной проблемы, хотя созвана была решением М. Горбачева и В. Ярузельского с ман­датом устранить «белые пятна» в советско-польских взаимоотношениях.

Направляю записку в ЦК КПСС с краткой сопро­водительной лично М. Горбачеву. Летом 1996 г. ар­хив Президента Российской Федерации предоставил в мое распоряжение копию с оригинала. Сопроводи­тельного письма генсеку не обнаружено. Возможно, оно не сохранилось или в этот архив не поступило.

М. Горбачеву было доложено, что поляки имели в виду перенести на центральное варшавское клад­бище символический прах с места захоронения польских офицеров в Катыни. Соответственно дол­жна была быть изменена надпись на памятнике, ра­нее установленном в Варшаве: ответственность за гибель офицеров возлагалась на советскую сторону. Генеральный ставился в известность и о других ша­гах, нацеленных на раскрытие обстоятельств катын- ской трагедии, в отсутствие нашей готовности за­ниматься этой проблемой сообща.

У меня имелись причины беспокоиться, не по­пытаются ли ортодоксы подать действия поляков как давление на советское руководство и склонить М. Горбачева к протестам. Принимая в расчет та­кой оборот, я предлагал оказать содействие перене­сению символического праха из Катыни в Варша­ву. Одновременно высказывалось предостережение: проблема не снимается, в случае нашей безучастно­сти возможно ее дальнейшее обострение [17] Полный текст моей записки приводится в приложении 11. .