Евгений Додолев - Неистовый Лимонов. Большой поход на Кремль

Вот куча с указателем 50 франков. Торчат отовсюду рукава, штанины из кожи, замши и меха — натурального, разумеется. Здесь всем глубоко плевать на охрану животных, тем более, раз уж дохлые, не оживишь! «Женщина» проталкивается, слегка даже агрессивно, как в Москве на подходе к эскалатору. И вдруг прямо у нее над ухом как заорут: «Все по 20! Все по 20!» И даже те, что не были рядом с кучей, немедленно к ней бросились, ринулись, напирая на тех, что совсем близко, и все стали хватать, тянуть, выдергивать и крепко зажимать, не отпуская, не важно что, главное — схватить и не отпускать, потому что ведь 20 франков! Ну, это как в Москве два рубля! Если даже не два, а двадцать, то все равно один черт, ничего не купишь, кроме пятнадцатикопеечной монетки. Это когда «женщина» в Москве должна была звонить в ОВИР и плакать, что визу украли, ну и монетки не было, ой, а телефон оказался на другой стороне улицы и ее никак не перейти, так что пришлось прицепиться к слепому дяденьке и только под видом сопровождающей «собаки» и остановить весь этот деловой транспорт столицы России.

И вот под вопль, оповещающий, что цена снижена аж до 20 франков, она огляделась и увидела, что вокруг одни арабы. Да еще эта музычка отовсюду, из маленьких приемничков раздается: «ЯМустафа! ЯМу-у-ста-фа!». «Женщина», схватив белые лайковые штаны, как-то непроизвольно вспомнила московский Центральный рынок. Как в кино флаш-бак, когда сцену прошлого показывают в тумане, — так и здесь «женщина» все увидела-припомнила в своем кино! И собственно, даже персонажей не надо было заменять. И здесь, и там — темнолицые. И там, и здесь — говорят с акцентом. И как на Блошином она бы не могла различить, кто алжирец, а кто тунисец, так и на Центральном ей было трудно понять, кто азербайджанец, а кто армянин, кто грузин, а кто чеченец.

Она на Центральном своего мужа терроризировала, постоянно вскрикивая: «Ой! Ай! Ноу!», сваленная наповал ценами, все время его за руку хватала, то есть не давала ему руку в карман запускать и деньги доставать — деньжищи! Отговаривая купить! Муж-писатель ее в конце концов послал погулять в другие ряды. А сам купил два кило мяса, из которых оказалось полкило костей мелкораздробленных. Наверное, те, кто деньги принимает, необязательно должны уметь разделывать мясо. А «женщина», в испуге озираясь и шарахаясь от предлагаемых со всех сторон киви и ананасов, и вспомнила свою розовую юность, проведенную на Невском проспекте. Там у Гостиного двора эти молодые люди — ну, может, их папы — тогда не предлагали, а просили: «Дэвушка! Дай познакомиться!» А между собой: «Какой ног! Ты выдэл этот ног?!» «Женщина» в ту пору была еще наглее и менее труслива, и она только сильнее дрыгала этой самой «ног» и устремляла ее дальше по Невскому. Вообще-то она помнила, что и тогда эти люди, то есть их папы, тоже что-то продавали — кажется, мимозу в чемоданах и мандарины. Не сравнишь, конечно, с тем, что вырастили их сыновья! Но и с ценами не сравнишь.

Когда ее муж-писатель уехал из Москвы, «женщина» опять пришла на Центральный — не потому, что. а потому, что кушать хотелось, и рынок был ближе всего к квартире, при переезде с которой «женщину» как раз и обокрали. А переезжать пришлось, ибо с квартиры выгнали якобы за «группен секс». «Женщина», правда, по-немецки не говорила, только на трех языках, но ей объяснили, что выпирают за оргии, которые она якобы устраивала и на которые хозяйку квартиры не приглашала. Вот идиотка! Хозяйка провела полночи без сна за чтением Лимонова, но не публициста, а романиста, автора «Палача». Сами понимаете, какой тут сон, а еще там у персонажа такое же имя, как у «женщины», так что в разуме хозяйки вообще все помутнело, и она, от греха подальше, попросила «женщину» очистить помещение. Ну, а обокрали «женщину» потому, что это и «не удивительно», как сообщила товарищ Корупаева. В милиции, правда, попросили указать, что сама, мол, утеряла. Документы. Про вещи, разумеется, и не говорили. В своем уме?! О краже вещей заявлять. Вее сольный визит на Центральный к «женщине» темнолицые продавцы обращались уже с куда более откровенными предложениями. И в отличие от Блошиного никто не вопил, объявляя о снижении цен. Ни-ни! Ни за какие ваши прекрасные глаза и губы, о которых сказали ей, никто не собирался снижать цен. Ей нужен был букет цветов — так хоть бы один лишний цветочек вложили, нет! Сбежалась целая куча продавцов, темнолицых мужчин, и ни один от своего имени не предложил цветка. Даже самый главный, которого все-все знали, — Алик рыжий, лично упаковавший букет, ничего не предложил «женщине». Он только сделал вид, что хочет что-то дать, и позвал ее к прилавку поближе. Она доверчиво так, знаете ли, приблизилась, а этот рыжий черт взял и чмокнул ее в щеку! Если бы такое произошло при покупке белых штанов на Блошином, она тут же дала бы в смуглую морду негодяю! Не обращая внимания на то, что кругом одни темнолицые люди. Но в Москве она испугалась и почувствовала себя нацменьшинством, как в нью-йоркском сабвее по дороге в Бронкс или в Париже на Барбез-Рошешуар, где самое большое «Тати» и одни арабы, арабы, арабы и русские с поляками, а если и есть армяне, они все за арабов принимаются. Она не дала сдачи обидчику.