Натан Щаранский - ID. Identity и ее решающая роль в защите демократии

Всего лишь через девять месяцев после теракта 9/11 и за девять месяцев до того, как американские войска были посланы в Ирак, статья в журнале «Ньюсуик» в июне 2002 года описывала «новые осложнения в трансатлантических отношениях» и делала вывод, что речь идет о «серьезном столкновении… Связано ли это с Джорджем Бушем? Ни в коей мере».

Для многих в Европе Буш — это карикатурная, но тем не менее весьма показательная иллюстрация грубого, примитивного, наивного и морализирующего американского общества в целом. То же самое можно было услышать по поводу известной речи Рейгана, в которой он назвал СССР империей зла Зндрю Александер, британский консервативный комментатор газеты «Дейли мейл», охарактеризовал ее как «суперпримитивный взгляд на мир». Бывший премьер-министр Джеймс Каллаган соглашался с этим, выражая уверенность что «европейцы лучше, чем США разбираются в сложностях и тонкостях современного мира». Бывший французский министр иностранных дел Кув де Мюрвиль также обвиняет американскую политику в том, что она неспособна «учитывать реалии мира» В своей статье в «Интернэшнл геральд трибьюн» Роберт Кайзер соглашался с консервативным британским издателем, что «примитивная вера рейганистов в то, что мир делится на хороших и плохих парней, вызывает тревогу».

В отпичие от них для меня, как и для других политзаключенных, известие об этой исторической речи, в которой СССР был наконец-то назван своим настоящим именем — империей зла, было лучом надежды в темном царстве тюремного карцера. Мы не только признавали моральную правоту Рейгана — может ли режим, который в массовом порядке убивал своих граждан, арестовывал и высыпал невинных людей, не быть злом? — но также знали, что для того чтобы сопротивляться и в конце концов победить, нужно было отбросить моральный релятивизм и назвать вещи своими именами.

История доказала, что прав был Рейган, а не его высоколобые критики Но сегодня мы вновь и вновь слышим мнения таких людей, как специальный советник французского Института международных отношений Доминик Мойси, который недавно заявил, что «сочетание религии и национализма в Америке является пугающим. Мы чувствуем себя преданными Богом и национализмом, и поэтому мы строим Европейский союз так, чтобы он служил как барьер, предохраняющий от религиозных столкновений».

Для многих европейцев Америка — это торжествующий материализм, с одной стороны, и примитивное религиозное манихейское деление мира на добро и зло — с другой. В свою очередь, немало американцев считают европейцев трусливыми, неблагодарными гедонистами, всецело зависящими от американской защиты и готовыми, для обеспечения своей комфортабельной жизни, пойти на сделку с любым агрессором.

Впрочем, есть и исключения: благодаря своему опыту граждане бывшего советского блока совсем по-другому относятся к Америке. Исключения можно найти даже в сердце старой Европы, и самое яркое из них — французский президент Николя Саркози. Новый президент Франции без всяких обиняков подтвердил близкие отношения, связывающие Америку и Францию, особо отмечая тот факт, что Франция «обязана» Америке тем, что «мы свободные люди, а не рабы». Саркози не побоялся также сказать, что Америка «построила величайшую в мире нацию».

И тем не менее отрицательное отношение к США и американцам в Европе преобладает Отмечая глубокую враждебность к Америке во французской политической жизни, Жан Франсуа Ревель проницательно заметил в «Большом параде», что «если убрать антиамериканизм, то от современной французской правой и левой политической мысли ничего не останется».

Частично эту враждебность можно приписать диаметрально противоположным концепциям identity и демократии, которые лежат в основе американского и европейского взгляда на мир. Европа идет по пути космополитизма, выстраивая себя на основе универсального идеала. В рамках этого идеала разрушаются любые барьеры между людьми, а культуры рассматриваются как абсолютно равнозначные, включенные в единое глобальное пространство. Но что происходит, когда люди теряют ощущение живой связи со своей культурой и историей, когда она выхолащивается и превращается в лучшем случае в музейный экспонат, а различия становятся «почвенным космополитизмом», — все это остается вне поля зрения В этой модели важно только то, что во имя мира и торжества демократических прав различия должны быть уничтожены.