Василий Немирович-Данченко - Соловки

Крестьянин привел и собственный опыт относительно чиновничества.

— А ты угодничкам нашим помолись — и полегчает. Молебен, что ли, сослужи. А то и так. От начальства и молитва есть особая. Читай на сон грядущий и по утрам — оченно помогает. Кротость она внушает им!

Светлый день. Яркое солнце так и обливает трудно выносимым зноем леса и озера Соловецкого острова и зеркальную гладь застоявшегося в чудном покое моря. Что ни бухта, то картина, что ни поворот дороги, то новые восклицания восторга и изумления.

Опять мы едем лесным путем, опять направо и налево раскидывается царство могучих лесных великанов. Там и сям сквозят озера. Одни из них совсем ушли в тень высоких деревьев, другие так и лучатся резким, ослепляющим глаза светом. К этой природе не приглядишься.

Новый луч — и все изменяется перед вашими глазами; новая перебегающая тень случайного облачка, и опять иное выражение… Точно лицо красавицы, живое, подвижное, постоянно меняющееся перед вами… Вот ее глаза сверкают ослепительным блеском, губы полуоткрыты, вся она облита ярким румянцем… Грудь колышется высоко… Голова откинута назад… Еще мгновение — и глаза потемнели, только в таинственной глубине их вспыхивают мимолетные зарницы, на бледном лице лежит выражение тихой грусти, печальная улыбка не то сожаления, не то обманутой надежды замерла на устах… Как цветок, поблекший на стебле, она склонила свою головку… И вам самим становится грустно до первого солнечного луча, до первого вихря страсти и блаженства!

— Хорош ваш Соловецкий остров: приволье, краса!

— Ну, — отозвался монах, — какая такая краса? Что за земля, коли хлеба не родит? Горы все… То ли дело у нас, в Рязанской губернии — гладь. Ровнехонько — ни тебе холма, ни тебе горки. Хошь на коньках катайся. Вот это так краса. А тут — самое несообразное место! — И монах ожесточенно погнал лошадей, нахлестывая им бока.

— У нас еще лучше, — отозвался богомолец, — у нас рожь сам — 15 растет!

— Вот это краса! — согласился монах. — Как нивка золотая подымется, да колос с колосом почнут разговоры водить — сердце радуется. Хорошо место — реки у нас даже нет — а кругом море — чего уж безобразнее!

— Что у вас в Макарьевской пустыни?

— У нас там сады, огороды, парники, — все есть. Недавно был богомолец один из Питера, такой из себя значительный, словно енарал. Уж он ахал тоже. Вот, говорит, место; коли б да это место поближе к столицам — больших бы денег каждый лоскут земли стоил. Камень, говорю ему. Это ничего, мы бы тут понастроили всего. А по этим озерам гулянья, чтоб… Известно, модники!

— По нашим местам, — вставил богомолец, — не дай Бог такой земли; что с ней поделаешь? Тут и соху, и борону изломаешь!

— Камень, известно камень. На нем не посеешь!

— Сказано твердь — ну, и шабаш!

— Твердь это небо, — наставил монах. — А камень по-гречески — Петра…

— По эфтим местам, поди, сколько угодников хаживало?

— Это точно, что много. У нас угодников много!

— А мы по невежеству этого не чувствуем!

— И, значит, велик это грех!..

— Да, про все там ответим. Там, брат, не обманешь!..

— Несть греха, превышающего милосердие Его — сказано!

— Это — точно. Одначе и рассуждение иметь надо. Ходи с опаской… Не все спустится!

— Странного человека призри и успокой! — отозвалась странница.

— Ну, и из ваших бывают…

— Как не бывать, бывают, но все же, значит, чтоб по добродетели… Подай страннику — Христу подашь!

— Подать, отчего не подать. Странному человеку завсегда подать требуется, но все же в оба за ним гляди, потому ноне насчет совести чтобы — тонко!.. Народ ноне обманный, жженый народ…

— Это верно. Потому о Боге забыли!

— А ты не осуждай! — обернулся монах. — Слышал, что писано: юже мерою мерите, тою и воздается вам!

— Тут бы, вот, она те полянка — гли… Баско было бы ячменю… По-за лесом. Хорошо!

— Некому, да и мала. Не стоит!

— У нас бы сейчас сорудовали это… Распахал бы… Такая ли нивка выйдет — благодари Создателя!

— Место настоящее!

— Чего лучше. Паши!..

Наконец, трое наших дрожек подъехали к Макарьевской пустыни.

Это — прелестный уголок, затерянный среди лесистых гор в зеленой котловине. Кругом нее тишь и глушь. Мы взошли на балкон, устроенный на кровле часовни. Отсюда открывался пейзаж, так и просившийся на полотно. Прямо перед нами, одни выше других, вздымались гребни поросших соснами гор и за ними синевато-туманные полосы таких же далей. Все навевает на душу мирное спокойствие. Западавшие в глубь лесов тропинки звали в эту свежую чашу. Порою, от случайно набежавшего облака, леса уходили в тень, зато другие выступали ярко-зелеными пятнами. Изредка взгляд встречал небольшую поляну. На одной ясно рисовался силуэт отдыхавшего оленя. Серебряная кайма озера едва-едва прорезывалась из-за леса налево.