Василий Немирович-Данченко - Соловки

— Каково вам живется здесь? — расспрашивал я мальчиков-конюхов.

— Баско! Мальчику — рай. Паренькам лучше жизти не требовается!

— Домой не хотите?

— Спаси, Господи! Чего мы дома не видали? Здесь не бьют, да и кормят вдосталь. Дома так и не поешь!

— Ну, а наказывают за провинности?

— Наказывают. На колешки ставят. Ну, а не подействует — ступай домой. Похуже розог это будет. Я тут четвертый год, а дурного слова еще не слыхал…

С мальчиками я разговаривал в отсутствие монахов. Они, следовательно, не имели причины скрывать истину.

— За порядком тольки монахи больно глядят, чтобы в аккурате было…

Тут же недалеко помещается и шорная мастерская: просторно, чисто, светло. В таких хороминах и работать весело. На каждом шагу убеждаешься, что монастырь — хороший хозяин.

— Правда ли, что вы сажаете под замок кемлянок?

— Истинная. Как их не сажать, от них разврат один!

Вопрос этот я задал монахам, потому что кемлянки, содержащие почтовое сообщение от Кеми до островов Соловецких, просили моего знакомого, приехавшего с ними, исходатайствовать им у монахов позволение остаться на свободе, что оказалось невозможным.

— Они грешить сюда ездят… Ради одного соблазну. Сколько этих случаев было — и не перечесть! Теперь мы решили, чтобы их под замок беспременно. Только явится из Кеми лодка, приезжающих богомольцев — в гостиницу, а кемлянок-гребщиц в другое место и на ключ. Так до самого возвращения, потому им воли нельзя дать. У нас леса, поля. Они сейчас туда, и давай смущать души грешные. Другому бы так и в голову не пришло, а как убережешься, когда они сами лезут. Сколько про нашу святую обитель из-за них дурной славы пошло. В Архангельском был я раз, там мне про них тоже хорошо напели. И такие ли бабы бесстыдные! Запрешь их — они в окна уйдут, а то и дверь сломают…

— Неужели всех их запираете?

— Какие почтой ходят — всех. Нельзя иначе!

— А ведь по закону этого нельзя?

— А иноческие души смущать полагается? В чужой монастырь со своим уставом не ходят. У нас здесь один закон и один судья — обитель!

— Как же вы поступаете, ежели кто между вами провинится?

— Эпитимию или послушание тяжкое наложим. Вот и наказание. Если не исправим — ступай вон из монастыря!

— Ну, а ежели это монах, принявший пострижение, провинится?

— Этого у нас не бывает. Прежде первого пострижения мы насквозь человека высмотрим. Восемь-девять лет вокруг него ходим… Как это можно, чтоб, не зная человека, да в иноческий сан возвести! Никак этого нельзя!..

— Ну, а ежели бы, несмотря на все это, монах сделал какое-нибудь уголовное преступление?

— И представить себе нельзя!

— Да ведь в Пертоминском монастыре случилось же убийство?

— То дело другого рода. У нас таких нет. У нас монахи с выбором…

— Ну, а гражданским властям не отдают?

— Мы не предатели. Власть — властью: то власть от мира сего, а мы свою власть знаем!..

— Ну, а ежели между богомольцами что случится?

— Бывает, но редко. Они здесь сидят смирно, потому знают, в кое место пришли. Их, в случае чего, запрем в келью на ключ — и сиди один. А летом, когда пароходы ходят, — на все четыре стороны!

— Ведь на всех Соловецких островах иной власти, кроме монастыря, нет?

— Нет, сами управляемся. И хорошо! Богомольцам легко и нам удобно!

Вообще, монахи, как огня, боятся чиновников. Последние, являясь в монастырь, держат себя совершенными баскаками. Они требуют лучшего помещения, припасов, каких монастырь доставить не может, прислуги, совершенно отдельной. Вообще, их претензиям несть конца и предела. Монахи стараются по возможности исполнять их приказания — страха ради иудейска. И что всего замечательнее, таким неукротимым является собственно мелкий люд канцелярского мира. Трепет перед властью для соловецкого монаха вещь весьма знакомая. Та же мелочь полицейского мира душила его, когда он был крестьянином, и хотя теперь она с ним ничего сделать не может, но, по старой памяти, инок побаивается ее. Мне случалось видеть отвратительные сцены этого рода.

Теперь, впрочем, мелкому чиновничеству не дают воли, а прежде зачастую из Кеми съезжалось сюда пьяное канцелярское воинство, как на загородный пикник.

— Мы их, признаться, и принимали неприветливо, да что? Разве они понимают. Раз одного судью привезли замертво, сколько бед было. Думали, поколеет он у нас от запоя. Очумел совсем: дьяволы ему виделись все. Отвадились, однако!