Василий Немирович-Данченко - Соловки

— Да, ноне строго! Всяк человек при своем месте состоять должен, всякому место его указано…

— Купцы в большом городу за меня, старицу бессчастную, вступилися… Ну, власти земные и выпустили рабу, и опять пошла я по земле крещеной… И в Сибири была.

— А смертоубивцев видела?

— Бывало все, кормильцы… все бывало. По Волге раз… давно, в лесу злого человека увстречала — молода была тогда, ну, он и изобидел меня… очень он меня изобидел… Опять потом под Смоленском… Все я, раба, снесла, все претерпела!

— Много ты, мать, походила?

— Много, кормилец, много!.. Таково ли еще ходила, как молода была… Легше ветру буйного. И все-то поля, поля зеленые, и все-то снега, снега глубокие, белые… Все-то леса — тень беспросветная… Тут только верхушки шумят над тобой… тишь… идешь ты, и боязно тебе, чтоб на недоброго человека не попасть… А медведь что! — И человека он ест — а странников и странниц не трогает, потому на это ему предел положен…

Несколько чаек спустились на снасти мачт… Белые, ослепительно сверкающие под лучами солнца. Резкий крик послышался над ними, словно плачущий.

— Скоро и Соловки наши будут…

Впереди засинели какие-то смутные очертания.

Большая часть богомольцев столпилась на носовой части парохода. Одни стояли на коленях и молились, другие пели псалмы. Религиозное настроение охватило даже самых равнодушных.

На лицах странниц выражалось самое искреннее умиление. Одни плакали, другие обнимались.

— Сподобил Господь святыням помолиться!

— Угодничкам, Соловецким праведникам!

— Собрать бы на молебен, братцы?

— Следуете! — одобрил батюшка и стал собирать деньги в камилавку.

А острова все вырастали. Неопределенно синеющие массы становились зеленоватыми. Края их очерчивались все резче и резче; из неопределенных облачных форм они принимали ясные контуры. Что-то, словно искра, сверкало там, лучась и точно колыхаясь в синеве неба.

— Это — купол, братцы; святой соловецкий купол!

— Краса! — заметил угловатый олончанин стоявшей с ним рядом страннице.

Вот зеленоватая кайма стала еще гуще. Напряженный взгляд различал уже верхушки высоких сосен.

Прямо с островов неслась к нам с резкими, словно приветственными криками громадная стая чаек. Точно сотни серебряных платков развевались в воздухе. Чайки кружились близ парохода, забегали вперед и вновь отставали. Одна из них, описав громадный круг, смело уцепилась за крест грот-мачты, другая, словно камень, упала на палубу и, точно у себя дома, заходила между богомольцами. Третья очутилась на руле парохода и стала чистить носом под широко распущенными крыльями.

— Чудеса этто, брат!

— Птица и та от угодничков — встречает странничков Христовых… Тут не просто дело… Ишь, она, что собака, к людям, ластится!

— И сподобил же Господь увидеть…

А чаек все прибывало и прибывало. Вблизи показались в воде какие-то круглые, словно нырявшие, головы. Они вместе с волнами то поднимались, то опускались. Их было целое стадо, юровье, как называют здесь.

— Глядь, робя, морская зверя проявилась. Нерпой прозывается.

— Поди, человека дюже жрет?

— Не… Он кроткий, за это ему от Господа два века жизни положено.

— А вон белые головы-то… Это белек… молодая нерпа… дите малое, неразумное.

— Тсс!.. Сколь много чудес у Господа…

На корме монахи пели молитвы. Волны все становились меньше и меньше. Солнечный свет льется мягкими полосами на крупные вековые сосны утесистых берегов. Море приняло зеленовато-голубой, почти прозрачный цвет. Громадные валуны и скалы кое-где лежат посреди тихих, никаким волнением не возмущаемых вод. А верхушки этих оторванных обломков острова уже зазеленели, и жалкая пока травка узорчатыми гирляндами спускается вниз по серым поверхностям гранита к целым массам водорослей, оцепившим внизу эти глыбы.

Пароход тихо плывет вдоль берега, словно в бесконечной панораме развертывающего перед нами свои чудные картины. То желтые, песчаные отмели, то зеленые откосы, то утесы, вертикально обрывающиеся вниз… А там, позади них, что за ширь лесная, что за глушь тенистая.

Но вот один поворот, и «Вера» входит в зеленую бухту, в глубине которой, словно грациозный призрак волшебного вешнего сна, поднимается белостенный монастырь с высокими круглыми башнями, массою церквей, зеленые купола и золотые кресты которых легко и полувоздушно рисуются на синеве безоблачного неба.

Все словно замерли. Не слышно и дыхания… доносится только крик морских чаек.