Джулиан Барнс - За окном

Окончание лекции было встречено молчанием. Странно, заметил он про себя, насколько легче говорить о произведении, которое давно не перечитывал. Не увязаешь в деталях — более широкие истины беллетристики, видимо, всплывают естественным образом в ходе твоего выступления.

В конце концов молчание нарушила Карен, тихая, но решительная австрийка.

— Значит, герр профессор, вы хотите нам сказать, что Хемингуэй подобен Сибелиусу?

Загадочно улыбнувшись, он дал Гюнтеру знак принести кофе.

Вид открывался только на кабинеты и аудитории, хотя, прижавшись носом к оконному стеклу, можно было разглядеть унылую траву под унылым небом. С самого начала он отказался занимать предназначенное для него место во главе трех металлических столов, свободно стянутых болтами. Он просил, чтобы во главе стола садился студент, чью работу предстояло обсуждать, а главный критик, или рецензент, — в торце напротив. Сам он садился сбоку, во второй трети длины столов. Тем самым он как бы говорил: не считайте меня третейским судьей, ибо в суждениях о литературе не может быть истины в последней инстанции. Разумеется, я ваш преподаватель, у меня опубликовано несколько романов, а вы пока печатались разве что в студенческих журналах, но это не значит, что я автоматически становлюсь для вас идеальным критиком. Вполне возможно, что самую дельную оценку вашему творчеству даст кто-нибудь из однокурсников.

Ложная скромность была тут ни при чем. Он по-доброму относился к своим студентам, ко всем без исключения, и полагал, что ему отвечают взаимностью; а кроме того, не переставал удивляться, что каждый из них, независимо от степени дарования, имеет собственный неповторимый голос. Но их критические суждения дальше этого не шли. Взять хотя бы Киллера — так он про себя звал парня, который не выдавал ничего, кроме рассказов про модов и рокеров из самого криминогенного района Чикаго, и который, когда ему было не по нутру чужое произведение, складывал пальцы револьвером и «пристреливал» автора, для пущего эффекта изображая отдачу от выстрела. Нет, для Киллера он никогда не станет идеальным критиком.

Правильная была затея — приехать в этот кампус на Среднем Западе, напомнить себе о нормальности и заурядности Америки. На расстоянии всегда появляется искушение рассматривать Америку как государство, которое то и дело свихивается на власти и подвержено бурным выплескам ярости, как при злоупотреблении стероидами. Здесь, вдали от городов и политиков, которые создали Америке дурную славу, жизнь шла своим чередом, как везде. Люди беспокоились из-за мелких проблем, которые для них были серьезными. Прямо как в его романах. А его самого встречали как желанного гостя, а не как изгоя или неудачника; здесь он был человеком с собственной жизнью, повидавшим, вероятно, кое-что такое, чего местные не видели. Изредка его отделяла от собеседников пропасть непонимания: вчера в кафетерии сидевший рядом с ним посетитель добродушно поинтересовался: «Так все-таки: на каком же языке говорят в Европе?» Но такие детали могли бы пригодиться для его романа из американской жизни.

Если он когда-нибудь его напишет. Нет, написать-то он напишет. Вопрос в другом: кто его напечатает? Нынешнее предложение он принял отчасти для того, чтобы убежать от стыда: его последний роман, «Небольшая передышка», отклонили двенадцать издательств. И все же он был убежден, что книга вполне неплоха. Все признавали — такого же уровня, как предыдущие; в том-то и была загвоздка. Уже много лет его продажи еле теплились; белый цвет кожи, далеко не юный возраст, никакого имиджа для придания веса, как у некоторых самодовольных говорунов, не сходящих с телеэкрана. С его точки зрения, этот роман — если не сказать Роман — доносил нетривиальные истины путем мастерского смешения сокровенных голосов; а людям в наше время подавай что-нибудь погромче. «Наверное, я должен убить жену, а потом написать об этом книгу», — сетовал он в минуты жалости к себе. Впрочем, жены у него не было, разве что бывшая, но и та вызывала сентиментальные, а не кровожадные чувства. Нет, романы его были хороши, однако же недостаточно хороши, что правда, то правда. Один издатель написал его литагенту, что «Небольшая передышка» — это «классическая, добротная книга обычного уровня, но беда в том, что обычного уровня больше не существует». А литагент, видимо, по простоте душевной передал ему это суждение.