Кристиан Бейл - Смертельный гамбит. Кто убивает кумиров?

— Андрей Игнатьевич, — с трудом выговорил я сложное имя, — когда я читал переписку Черчилля, там вскользь была упомянута легендарная охота в духе

Франца Фердинанда. В Париже мне порекомендовали вас как авторитетного специалиста в области псовой охоты, в частности той, что увлекала эрцгерцога.

Собственно, я не очень рассчитывал на подробный рассказ, наивно полагая, будто архив действительно полностью уничтожен, а что удалось спасти, то не будет продаваться простому репортеру. И я ошибся.

— Людей травили собаками. — без предисловия начал Орлов. Голос у него был глуховатый, глубокий, приятный на слух. Я сразу вспомнил ночных диджеев, которые умудрялись развести на откровенность одним лишь голосом. — Нанимали всяческое отребье, готовое за медную монету хоть сдохнуть, и спускали свору. Основное требование — умение быстро бегать.

Их специально проверяли — были на службе у эрцгерцога люди, получавшие жалованье именно за то, чтобы охота получилась увлекательной. Для охотников, разумеется. Жертв очень часто потом хоронили. Да кто будет искать бродягу, до которому ни единой живой душе дела нет?

Чаще всего выезжали по пятницам. Гостей в имении собиралось много, никто не хотел отказывать. Хотя, судя по всему, многие были против такой забавы. Что ни говори, но люди есть люди, из некоторых даже собаками сочувствие не вытравишь. Хоть к крепостным, хоть к ровне. Кое-кто школы для детей своих дворовых открывал. Пытался как-то учить, врача содержал опять же. Особенно это касалось женщин. Часто они находили в этом самореализацию. Иные даже гордились своей ролью деревенских просветительниц. Правда, Франц не приглашал на такие охоты женщин. Хоть в этом была доля его благородства. А может, просто не хотел слушать бабий визг, кто знает. Эрцгерцог позаимствовал забаву у одного русского приятеля. Приятелю на тот момент было лет эдак шестьдесят, и он помнил еще времена крепостного права в России.

Специально не приглашал, но некоторые все же приезжали сами. В изящных амазонках от лучших портных, некоторые из них получали от такой охоты настоящее удовольствие. Возвращались с представления раскрасневшиеся, довольные, не отказывались от поднесенной рюмки.

— А ваш предок? Все-таки охота, азарт? Или он отворачивался? — съязвил я, не удержавшись. И получил по заслугам.

— Почему отворачивался? Отворачиваться было нельзя. Отвернешься, покажешь слабость — все. Хотя некоторым терять было нечего. Ему — было.

Мой собеседник на этом в тот день беседу и закончил. Вероятно, не понравилось ему, что я все же не очень учтиво о его предке высказался. Пришлось звонить и извиняться. «Вот, — думаю, — упрямый русский медведь!» А он еще паузу держал — ждал, пока я слова подбираю. Но на встречу прийти согласился. И теперь я уже решил, что не буду ничего лишнего ему говорить: норов у русского потомственного дворянина, оказывается, был весьма крут.

Предполагаю, Орлову самому информация об охоте покоя не давала, и он хотел ее использовать как-то, да не знал, как. Решил, что я обязательно помогу ему придумать что-нибудь. Вечер Андрей Игнатьевич выбрал удачный, что и говорить — разразилась последняя в этом году гроза, ливень хлестал в окно, создавал ту самую атмосферу «страшного рассказа».

— Свора большая была? — навожу на животрепещущую тему.

— Тридцать борзых. И все как подбор — Франц любил и берег собак пуще, чем кого-либо из людей.

— Все же мне не верится в такую забаву. Неужели вот так все запросто: собаки, выезд — и люди, которых в любой момент могут задрать, пристрелить, в конце концов?

— Вы хотите, чтобы я вам описал подробности, — кивает, даже не утруждая себя вопросительной интонацией. — Ну что ж, будут вам и подробности. Знаю ваш журналистский хлеб — вам бы только чего погорячее, разве нет?

Мне оставалось лишь скромно смолчать, и, видимо, мой собеседник этим удовольствовался.

— Выезд назначался на утро. Еще с вечера собирались у эрцгерцога. Обычный вечер. Тихий, почти домашний, если не считать количество гостей. Карты. Сигары. Немного шнапса. Никаких излишеств.

Франц, судя по записям Орлова, был аккуратистом. Не любил расхлябанности, необязательности — того, что сейчас мы называем раздолбайством. О слабости же как явлении человеческого характера и речи не было. А состояние похмелья он считал именно что слабостью.

— Все когда-нибудь случается в первый раз. Вот и предок мой когда-то впервые попал на такую охоту. А знаете, новичкам никто не говорил, что за жертва. Называли человека, на которого потом спустят свору, зайцем, иногда — лисицей, если женщина. Но лисы бывали очень редко, буквально несколько раз за четыре года. Видимо, все же оставалось в эрцгерцоге что-то от благородного человека.