Борис Полевой - Современники

Михаил Григорьевич Муханов — один из тех волгарей, для которых время измеряется не годами, а навигациями.

Первое, что прочно вошло в его жизнь, что память в неувядаемой свежести хранит вот уже около пятидесяти лет, — это большая вода, сверкающая на солнце так, что режет глаза, и невиданный и страшноватый белый дом, каких нет в Василькове, где родился мальчик. Что-то огромное хрипит, ворочается и жарко дышит внутри этого дома. Из длинной трубы валит курчавый дым, и что самое удивительное, дом не стоит на земле, как положено домам, а лежит на воде; а земля, что виднеется справа и слева от него, и все, что на ней есть — сосновый лесок, зеленеющие поля, деревушка, стадо, прячущееся от жары в овраге, — все это вместе с землей торопливо бежит куда-то назад. А почему и куда, Миша не знает, и от этого ему делается страшно.

Он стоит у белой решетки, ограждающей дом от неспокойной бурлящей воды, крепко вцепившись в большую руку загорелого плечистого человека. Этот человек — отец. Для маленького Миши в нем, в отце, сосредоточено все, что есть знакомого и прочного в этом чудном и страшном доме, мимо которого все торопливо бежит назад. А тут еще, где-то рядом, раздается нечеловеческий рев, такой громкий, что воздух кругом начинает гудеть. Может быть, то огромное, непонятное, что хрипело, дышало и ворочалось, сломало железные решетки и вырвалось на волю? Мальчик, дрожа всем телом, прижимается к ноге отца и начинает кричать.

— Что ты, что ты, дурашка! Это же сирена… ну, проще сказать, гудок… Вон видишь — наверху дядя-капитан потянул за ручку. Пар идет, он и свищет, пар… Эх, рановато, кажется, мы с тобой, Михаила, в навигацию направились!..

Михаилу Григорьевичу было два или три года, когда отец его, коренной волгарь, ходивший матросом на пароходе «Ермак», первый раз взял его в плавание.

Все население небольшой приволжской деревеньки Васильково, где жили Мухановы, «кормилось водой». Испокон веков васильковцы бурлачили, таскали бечевой баржи, плоты. Потом, когда на Волге появились первые пароходы, они стали ходить на них матросами, лоцманами, были шкиперами барж, вожаками гоночных караванов. С детства, с той далекой поры, которая оставляет в памяти лишь причудливые отрывки воспоминаний, жизнь Михаила Григорьевича тесно связана с Волгой, с Камой, с другими русскими реками, которые он знает, как лесник знает тропы в знакомых чащах, исхоженных вдоль и поперек.

Когда реки сковывает лед и они исчезают из знакомых пейзажей, занесенные сугробами, речники-васильковцы отдыхают в родной деревеньке. Но Михаилу Григорьевичу тягостен этот отдых. Уже с середины зимы он, начинает тосковать по своему судну, по вахтам, по водным просторам. Тоска эта доводит его до того, что иной раз, отложив домашние дела, которых за навигацию всегда накапливается порядочно, выходит он на крутой берег реки Воложки и часами смотрит в серые, однообразные дали — не начал ли снег оседать и рассыпаться, не тает ли он у обрывов на южных склонах, не засинел ли лед, предвещая вскрытие рек, приближение навигации…

Человеку, любящему свою профессию, растущему и совершенствующемуся вместе с ней, в зрелые годы порой кажется, что ничего особенного, пожалуй, в жизни уже и не произойдет. Пройдет лед, рулевой Муханов станет на вахту у знакомого штурвала. Первый гудок, как всегда, будет какой-то по-особенному веселый, он задорно раскатится над мутной клокочущей водой. Звонким эхом отзовутся на него бурые влажные берега, откликнутся плешивые серые лиственные лески, и снова развернется перед рулевым речной фарватер, знакомый, как собственная каюта, до последнего берегового изгиба, до любой, хорошо замаскировавшейся мели, подстерегающей судно под водой.

Но однажды — и это было уже давно — произошло событие, которое до глубины души потрясло Михаила Григорьевича. Оно запомнилось ему навсегда, во всех подробностях, как запомнился первый рейс, совершенный в младенческом возрасте вместе с отцом — матросом на пароходе «Ермак».

Старого речника вызвали к начальству и сказали, что в составе команды особо заслуженных и опытных волгарей он отправится на верфь, чтобы принять там от рабочих новый теплоход «Иосиф Сталин». Этот теплоход откроет судоходство на канале имени Москвы, только что тогда построенном.

Даже в давние времена, когда дядя Муханова, старый лоцман, учивший Михаила Григорьевича искусству управления судном, впервые передал ему, юноше, штурвал, рулевой не волновался так, как волновался в рубке только что рожденного красавца-теплохода, чувствуя, как это большое изящное судно чутко отвечает на каждое движение его руки. Это волнение объяснялось не боязнью ошибиться, сделать неточный посыл, посадить судно на мель. Нет, рука была тверда, судно на редкость послушно, а канал лежал широкий, многоводный, прямой, как линейка. Ошибок не могло быть. Рулевого волновало сознание, что вот он, сын, внук и правнук простых волгарей, исплававший много русских рек, направляет сейчас теплоход по пути, где до этого не проходило еще ни одно судно, по пути, не указанному ни на одной карте, по самой молодой из рек на земле.