Йозеф Рот - Дороги еврейских скитаний

Поступи он, к примеру, в польскую школу, еще неизвестно, как бы сложилась его судьба. Почти одновременно с ним в соседнем Дрогобыче — в польской гимназии — учился будущий автор «Коричных лавок», польский писатель Бруно Шульц. Для Рота годы учения в гимназии проходят под знаком погружения в немецкий язык и немецкую литературу. Успехами в математике он похвастаться не может, зато его сочинения восхищенный учитель зачитывает всему классу. Юный Мозес Йозеф открывает для себя Гейне, любовь к которому будет сопровождать его всю жизнь, Гете, Шиллера и Гельдерлина. И когда в самом начале «Дорог еврейских скитаний» мелькает фраза о том, что для еврея Восточной Европы, с его тоской по Западу, Германия по-прежнему остается «страной Гете и Шиллера», то в образе «любознательного еврейского подростка», который знает немецкую культуру «лучше, чем наш украшенный свастикой гимназист», безусловно угадывается сам автор.

Желание приобщиться к этой большой культуре заставляет Рота в 1913 году, сразу по окончании гимназии, навсегда уехать из Брод. Отныне бездомность и неприкаянность становятся основой его мироощущения и нормой существования. За короткой промежуточной остановкой — семестром, проведенном в Лембергском (Львовском) университете, — тут же следует новый отъезд. Рот отправляется в Вену, где записывается на факультет германистики и поселяется в том самом квартале Леопольдштадт, где живут герои «Дорог еврейских скитаний» — нищие эмигранты из восточных провинций, промышляющие коробейничеством, торговлей в рассрочку и мелкими валютными спекуляциями.

В сентябре 1913 года девятнадцатилетний Рот из любопытства заглядывает на заседания XI венского сионистского конгресса, последнего перед началом войны, — возможно, в тот же день, когда в зале сидел и незнакомый студенту Роту пражский еврей по имени Франц Кафка. Приверженцем сионизма Рот, подобно Кафке, так никогда и не стал, но размышления о создании еврейского государства неотрывно занимали его всю жизнь. Находят они свое отражение и в «Дорогах еврейских скитаний». Рот видит непримиримое противоречие между активным борцом-сионистом и предавшимся Божьей воле смиренным хасидом и не скрывает своих симпатий в адрес последнего. Сионист, по мнению Рота, «хочет радикально изменить иудаизм. Он хочет, чтобы еврейская нация в чем-то уподобилась европейским. Тогда у евреев, возможно, появится своя страна, но исчезнут сами евреи». И хотя отважные пионеры-первопроходцы заслуживают всяческого уважения, «переселение молодых евреев в Палестину навсегда останется в памяти как своего рода еврейский крестовый поход — ибо евреи, увы, еще и стреляют». В размышлениях Рота о борьбе евреев за национальное возрождение, за возможность вернуться на историческую родину трудно не расслышать скептической ноты.

Роту суждено было недолго оставаться венским студентом. В 1914 году он, как и многие его ровесники, добровольцем уходит на войну — с тем чтобы вернуться уже в новую страну и новую Вену. И подобно множеству своих соплеменников с восточных окраин, бежавших в столицу от ужасов войны и погромов, оказывается в послевоенном городе лишним. Еврейским беженцам отказывают в австрийском гражданстве. Многие вынуждены возвращаться. И первое, что приходится сделать Роту, это начать обивать пороги контор, чтобы всеми правдами и неправдами выхлопотать себе австрийский паспорт. Сквозной лейтмотив его книги — «борьба за бумаги, борьба с бумагами» — это реальность, через которую прошел он сам и тысячи восточноевропейских евреев. Получить паспорт можно лишь с помощью немыслимых ухищрений — к примеру, если еврей сумеет сочинить корректную, по возможности нееврейскую автобиографию и доказать чиновникам, что это правда. Так в анкетах Рота исчезает первое имя «Мозес» и начинается бурное мифотворчество, которым писатель увлекался всю жизнь и которое навсегда осложнило работу его биографов…

После нескольких лет венской жизни Рот вновь снимается с места. К тому времени он уже женат на Фридль и научился худо-бедно зарабатывать журналистикой. Работа в недавно основанной социал-демократом Бенно Карпелесом венской газете с программным названием «Новый день» («Der neue Tag») позволила ему набить руку. Его колонка «Венские приметы» — это собрание коротких этюдов о голодном, истерзанном инфляцией городе. Угловатыми стремительными фразами, в нервно пульсирующем ритме, автор набрасывает сценки из уличной жизни и портреты жителей города. Закрытие газеты, не сумевшей продержаться на плаву дольше года, служит толчком для очередного отъезда. Теперь все дороги ведут в Берлин, где бурлит культурная жизнь и куда еще не успела добраться инфляция.

Читать дальше