Рольф Эдберг - Дух Долины

Но, пытаясь внушить себе, что все это — чистое воображение, я убеждаюсь, что отрицание как раз и заключает в себе самообман. Чувство возврата после долгого отсутствия слишком сильно, чтобы его можно было изгнать. И это вовсе не то же, что странное узнавание, какое порой ощущаешь в чужом краю. Нет, это как сновидение, которое нельзя в точности воспроизвести, однако оно дразнит сознание намеками, такими же летучими и неуловимыми, как силуэты рассветной поры.

Годы усилий с редкими минутами счастья, когда ты бывал в ладу с собой, и хандра всякий раз, когда чувствовал свою слабость, эти годы становятся далекими и несущественными. А вся действительность, заключающая в себе и начатие, и свершение, — здесь.

Клетки помнят…

Ночи, полные звуков, затихающих под утро, — звуков охоты и бегства, страсти и страха. Как они близки, когда лежишь под брезентом палатки.

Раскатывающееся над плоскогорьем булькающее хриплое рыканье львов в овраге. Стук копыт и звонкое ржанье: «ква-ха-ха, ква-ха-ха» — бегущие зебры. А в промежутках — вопли и вой гиен, иногда приглушенно, точно сам ночной край причитает или гротескно хихикает, иногда — жутким рваным фальцетом, когда гиена выражает свое довольство при виде добычи или во время спаривания. Далекие сирены шакалов, трескотня и посвист потревоженных павианов, тяжелые взмахи крыльев, когда перед самым рассветом стервятники снимаются с древесных крон, чтобы начать свою всевидящую рекогносцировку саванны. И все это подхвачено и синкопировано ночным ветром, перебирающим колючки и дергающим палаточные колышки.

Звуки, усиленные и проясненные темнотой. Звуки происходящего вблизи, но сокрытого от глаз.

Такие непохожие на звуки северных лесных ночей. И однако, почему-то не чуждые. На удивление тебе, голоса тропической ночи находят далекий отзвук в твоей душе.

Отзвук, в котором страх и влечение, вопрос и уверенность.

Двигаясь днем по саванне, мучительно ощущаешь себя незваным гостем в мире других существ, на которого со всех сторон устремлены настороженные взгляды. Ты должен замереть, уловить положенный ритм и проникнуться им, чтобы тебя восприняли как органическую часть картины, сочетающей расслабление с напряженной готовностью.

Вдруг на твоих глазах гну и газели Гранта дергаются и замирают, будто статуи. Не иначе ты неосторожно шевельнулся. Возможна и какая-то другая, неведомая тебе причина. Какое-то движение в траве. Или взлетели, предупреждая об опасности, птицы. Степные животные объединены действенной системой предупреждения: тонкий слух одного вида, зоркие глаза второго, острое обоняние третьего дополняют друг друга, так что по реакции одного все остальные могут заключить, есть ли опасность. Сам же ты отмечаешь лишь внезапное, почти нереальное оцепенение, которое в следующий миг сменится либо бегством, либо непринужденным покоем.

Помимо того, многие травоядные наделены чуть ли не таинственной способностью угадывать намерения мясоедов. Импала, своими игривыми воздушными прыжками словно бы вышивающая стежок за стежком на полотне саванны, явно знает, когда гиеновые собаки, эти гномы, призраками выныривающие из своих земляных нор, собрались на охоту, а когда просто разминаются. В первом случае — бегство; во втором — можно спокойно продолжать пастись по соседству с хищником.

Наверно, древний человек, который был подвластен тем же условиям, что прочие твари земные, так же интуитивно, наученный поведением других, чувствовал, когда надо, а когда не надо чего-то опасаться. Жизнь в обществе других видов была сосуществованием, где страх не мог быть постоянным — только помни о бдительности. Обычно человеку мало что грозило: запах его неприятен, мясо не очень-то вкусно. Но как он охотился сам, так и на него могли охотиться, особенно когда не хватало лучшей пищи. А потому и человек по взгляду и по движениям зверя, по дыханию льва, внезапному крику птицы, взмахам слоновьих ушей-парусов, несомненно, мог заключить, есть ли опасность. Он обязан был толковать дневные картины и ночные звуки.

Пожалуй, острые вспышки страха, какие порой наблюдаются у многих африканцев, недавно покинувших дикую природу, не что иное, как пережиток ощущений, обусловленных определенными ситуациями в прошлом. Но им дарована и противоположность страха: чувство тайного взаимопонимания.

Что-то в этом роде чувствуешь и ты, вслушиваясь в звуки тропической ночи. Что-то в тебе всегда стремилось вернуться в лоно мрака. Другого мрака — а может быть, именно этого.