журнал Русская жизнь - Безумие (март 2008)

И вот однажды выдался день, один из тех, которые в плохих романах описывают примерно так: «День был погожий, ясный». В этот день девушка гуляла по центру Москвы, подходя то к «Мороженому», то к «Крошке-картошке», а то устраивалась с чашечкой эспрессо в «Кофе-хаузе». Праздность не тяготила ее. Но именно праздность проще и незаметнее всего перетекает в свободу действий. И девушка стала действовать. Подиумной походкой, ставя ноги в так называемую «среднюю точку», подошла она ко входу торгового комплекса «Охотный ряд» и, задев сумочкой неработающий металлоискатель, оказалась внутри. Вышла она оттуда с прижатым к уху мобильным телефоном: «Ты понимаешь, я шла-шла-шла, пирожок нашла, хахахаха», - цитировала она песенку. Сказочный пирожок, тот самый, что «ну-ка, съешь меня, дружок!», прыгнул к ней в объятия в виде темно-синей джинсовой юбки из новой коллекции Donna Caran. Кокетливо свесившаяся бирка пискнула при соприкосновении с электронным считывателем, потом мягко, как нож в масло, ушла карточка со стипендиями, а потом женщина с халой из-за кассы прострекотала вместе с аппаратом: «Распишитесь вот здесь». Девушка взяла шариковую ручку, скользкую, непослушную в потных руках, и поставила что-то, отдаленно напоминающее ее автограф в паспорте. Ей казалось, что при сличении могут обнаружить это отдаленное сходство и отказать в транзакции. Но обладательница халы взглянула деловито и почти равнодушно, вернула карточку, отняла ручку и протянула шуршащую упаковкой Donna Caran, сразу же переведя взгляд на другую покупательницу. Девушка даже обиделась. Будучи не в силах оставаться наедине со своей радостью, она выскочила на улицу, позвонила подруге и запела про пирожок. Подруга послушала и протяжно сказала: «А я тааааакуууууую же хаааааааачуууууу. Там еще ееееееееееесть!?» Этот вопрос поставил в тупик девушку-математичку. Есть там еще или нет, ее не интересовало. И не могло интересовать. Свершилось что-то важное, уникальное, казалось ей, и поэтому наглое «такую же» вызвало в ней какой-то естественный, как отрыжка воздухом, протест, потом он улегся, песня про пирожок закончилась, телефонный звонок тоже, и осталось подобие изжоги, которая случается не на полный, а на пустой желудок - ощущение чего-то скорее утраченного, чем приобретенного.

Девушка шла домой, как заведенный автомат. Она понимала, что совершила поступок. Начисляемые на карточку деньги жили какой-то собственной жизнью, имели особое, тайное предназначение, вовсе никак не связанное с их количеством. Количества у них, строго говоря, никакого не было - одно качество. И это было наивысшее качество. Деньги, которые существовали не для трат по мелочам, не для удовлетворения сиюминутных мирских потребностей, не для покрытия долгов или расходов, не для затыкания дыр или запускания рук, не для приумножения или разбазаривания. Они просто существовали. Они были той субстанцией, которая чужда всего суетного, каждодневного, меняющегося и прозаического. Они были совершенно самодостаточны и не требовали к себе ни внимания, ни призрения. Они были невидимы, как электрон, и всемогущи, как термоядерный синтез. От них требовалась не способность быстро перемещаться в пространстве и времени, переходить по наследству и обращаться в любое мгновение товарами народного потребления. От них требовалось одно - наличие. Именно наличие позволяет любому человеку - от девочки до Джорджа Сороса - гордо заявить: «У меня есть деньги». И никто, ни единое живое существо в XXI веке не поинтересуется в лоб, сколько, не потребует продемонстрировать и уж тем более потратить. Слово «есть», не нуждающееся в излишних уточнениях, и превращает мелкого менялу в гордую личность, в презрительного олимпийца, способного лишь следить за кривой индекса Доу-Джонса или котировками на финансовой бирже. Фанатика с воспаленным умом, уверенного, что золото и бриллианты являются надежным вложением и потому охотящегося за драгоценностями, как алкаш за пустыми бутылками. Материализация денег, а уж тем более их переход в товарное состояние, начисто отбивает любовь человека к вещам, и вместо чистого, девственного, медицински дистиллированного, прекрасного и бессмысленного, как цветы, продукта, подсовывает ему всякие суетности, будь то кожаные ремни или крокодиловые туфли, шифоньеры или автомобили, книги или порнографические открытки. Его тонкая, невербальная связь с тем мощным, всегда вооруженным и стоящим на страже его интересов миром рвется, ручеек мелеет, и снова хочется пить. Но он слаб, он вынужден есть - эту крокодиловую кожу, эти диваны, эти холсты и антикварные толстые ножки, эти сверкающие камушки и мягкую фланель. Так думала, отправляясь домой с юбкой Donna Caran под мышкой, девушка-математичка, еще вчера не умевшая, не хотевшая и, конечно же, не привыкшая так думать. Кроме мыслей, в ее голове была тревога: что сказать маме, откуда юбка? Ведь мама начнет, покрываясь пятнами, как персонаж из позднесоветского кинематографа, стыдить, таскать за волосы и говорить: а знаешь ли ты, что вообще означают деньги, каким трудом они достаются. И она не найдет, что ответить. Но совсем по другой причине. Она очень хорошо поняла, что означают деньги, и никакая юбка, никакая Donna Caran не заменит той суммы, что была на карточке. И которой там больше нет. А значит, сквозь материнские проклятия, захлебывающиеся и хриплые, уже не прорвется стройная, совершенная музыка денег.